Письмо ушло от него, как гора с плеч. Вместе с ним Малфой передал в руки Нарциссы безраздельную ответственность за то, будет ли эта бумага вовремя отправлена и достигнет ли их сына в срок, за свои слова, которые он с трудом вспомнил, как складывать вместе, за самого Драко... и впервые ощутил от этого облегчение, болезненное, непривычное, стыдное. Заново привыкать к грузу, что Люциус всегда нес с легкостью и уверенностью, нужно было постепенно. Короткие дистанции, без надрыва, без подвигов. Быть может, тогда Малфой перестанет чувствовать, будто семейные обязанности и мысли о будущем рода осыпаются на него градом, а он готов упасть под их тяжестью, и некогда приятная обязанность быть главой прекратит тянуть его к земле. Быть может, это случится уже скоро, после того, как Люциус даст себе поблажку в виде съедобного позднего ужина и сна, и ни обстоятельства, ни Нарцисса, ни он сам не будут требовать от него больше, чем он сейчас в силах вынести.
— Да, пожалуйста.
"Сделай это". Обронив этот приказ, Люциус вновь сосредоточился на еде и невольно — на том, что Нарцисса не сказала ни слова о содержании письма. Не прокомментировала, не заставила внести дополнения его почерком, не укорила в недостатке любви. Восхищение и похвала за несколько строчек прозвучали бы фальшиво, а без этого Малфой не исключал, что она недовольна и промолчала, пожалев его жалкое эго или не желая затягивать дело. Возможно, ей не понравилось. Возможно, она считает, что Люциус не сделал над собой достаточное усилие, чтобы послание не выглядело небрежной отпиской. Возможно, Нарцисса корит мужа за то, что ему сложно уделить внимание их ребенку, а не ужину, думает, что ему наплевать, и отчасти не ошибается — после года спартанских условий жажда простого физического комфорта медленно затмевала все, что было Люциусу дорого, становясь сильнее с каждой минутой.
Несколько таких минут Малфой казался безучастным, позволяя жене колдовать с волосами, и ненадолго перестал есть, лишь когда она окунула в них пальцы. Хрипло вздохнул, не скрывая удовольствия. Вспомнил давний момент из их юности, когда Нарцисса попросила разрешения впервые прикоснуться к его волосам и искупала в них руки и лицо, деликатно, с уважением, которое она проявляла к любому предмету его гордости. Люциус начал отпускать длинные пряди еще в школе, позволял им низко спадать по спине и груди, носил как корону, подчеркивая, что, как у представителя высшего общества, у него есть силы и время ухаживать за такой прической. Теперь же Нарцисса опередила его — позаботилась о его тщеславии и привела плохо ухоженную шевелюру в порядок, прежде чем он успел об этом подумать. Словно помнила прежнего Люциуса Малфоя много лучше его самого — без седины, без шрамов. Жаль, последние нельзя убрать одним взмахом волшебной палочки подобно тому, как она сейчас состригла лишние кончики.
Люциус не повернул голову и отвел плечо, прежде чем успел подумать, насколько грубо это выглядит в ответ на заботу. Нервно, поспешно, опрометчиво для того, у кого почти нет сил извиняться. И еще меньше сил смотреть в глаза жены, полные слез, боли и жалости, которую Малфой не готов был принимать от нее за вред, нанесенный им самим. Секунд пять он помедлил, словно в эту минуту для него не было ничего важнее, чем догрызть птичью тушку и тщательно вытереть каждый палец после нее. Следовало сформулировать отговорку поизящнее, например, сказать, что он займется своими руками самостоятельно, потом, однако Люциус не смог заставить себя пообещать то, чего делать не хотел и не собирался. К черту. Он слишком устал, чтобы снова принуждать себя шевелиться и лечить раны, о которых стремился забыть. Казалось, стоило Нарциссе напомнить о них, как боль от порезов стала сильнее уже привычной, и Малфой предпочел бы оставить эту тему в покое, лишь бы руки поскорее окончательно зажили. Если его до сих пор не настигло заражение крови, так непременно и будет - организм справится и без дополнительной помощи. А значит, эти раны не стоят ни его лишних движений, ни того, чтобы подвергать Нарциссу этому зрелищу, независимо от того, способна она совладать со своими эмоциями или нет.
Следовало сформулировать отказ четко и категорично, но Люциус лишь рассеянно пробормотал:
— Поздно. Уже затянулись. Само пройдет.
Малфой еще не закончил фразу, когда силы и желание спорить его покинули и ему моментально стало все равно, как Нарцисса снова отреагирует на следы его неудавшегося суицида и что подумает. Его контраргументы, недоверие к ее обещанию, он сам растаяли от ее близости, от усталости, от желания доставить себе удовольствие, заслуженное за год заточения. Согнув одну ногу в колене, Люциус медленно развернулся к жене, изможденно, почти роняя, протянул оба предплечья между ними внутренней стороной вверх: "Держи и делай, что хочешь" - и низко выдохнул в знак капитуляции. Пальцы правой руки вяло скользнули по груди. Хотелось прижать ладонь, хотелось наконец ощутить, каково это снова прикасаться к Нарциссе как должно мужу, но Малфой оттягивал момент, сомневаясь, что ему не придется довести дело до конца, если он ее поцелует. Вместо этого Люциус уронил голову вперед, прислонился к виску Нарциссы щекой и замер, глубоко наплевав, что загораживает ей обзор и мешает делать то, о чем она просила.

Нарцисса порывисто обняла его, и только тогда Люциус понял, что изначально побудило его едва ли не упасть к ней в руки. В то время как он онемел, не состоянии заставить себя вернуть жене ее слова любви, его подсознание, даже после года тюрьмы, читало ее эмоции безошибочно. Желание. На мгновенье он практически почуял его, как будто это был аромат, исходящий от ее кожи и волос. Будь он чуть менее измотан душевно и физически, Малфой сейчас бы ухмыльнулся Нарциссе в висок. Но его хватило только на тяжелый неопределенный вздох, за которым было неразличимо шевельнувшееся в груди почти садистское наслаждение. Никому из них сегодня ничего не достанется. Однако чувствовать хоть намек на то, что тело этой женщины спустя столько времени по-прежнему реагирует на него, было приятно. Было приятно смаковать момент, который значимо отличался от того, когда Нарцисса потянулась к нему в ванной, просто желая доставить удовольствие. Было приятно думать, что раз это происходит, то Люциус не так жалок, как кажется. Было приятно на миг представить, сколько всего и как он мог бы попросить у нее сейчас, воспользовавшись ее тоской и жалостью. Все, на что способно его изголодавшееся по телу жены воображение. Все, в чем Нарцисса не нашла бы сил ему отказать, лишь бы компенсировать его боль и воссоединиться по-настоящему. Однако Малфой чувствовал себя так, будто попал на роскошный пир, а у него оказался зашит рот.
А ведь ответить телом было бы так просто. Нарциссе бы не пришлось тогда задаваться вопросом, почему ее муж молчит, словно под заклятьем косноязычия. Люциус не ощущал бы себя потерянным и застрявшим между собой, похожим на прежнего Люциуса Малфоя, готового великодушно произнести то, что его жена хотела услышать, и тем, кто еще стоял одной ногой в Азкабане и под чарами дементоров думал, не самозванец ли он. Осталось ли там, что любить? Он всегда считал, что по большей части Нарцисса любит его за то, что он способен ей дать. За ощущение, будто она королева рядом с королем. За способность решить любую ее проблему. За уважение и — зачем скрывать? — разумный страх, которые испытывали волшебники и ведьмы к их семье. За возможность блистать и жить в удовольствие, не думая о том, чем занимается ее муж. За Драко, на которого Люциус наверняка не имел сейчас больше никакого влияния. Жив ли еще человек, представлявший для Нарциссы Малфой все это? До того момента, как она озвучила свои чувства вслух, он как будто забыл, насколько не соответствует теперь этому образу.
Когда она потянулась к нему, Люциус вынужденно прижал предплечья к груди и не сразу понял, что преграждает путь ее объятиям и нежности, в которой нуждался, но с которой с трудом себя ассоциировал. Он рассеянно опустил руки и положил их жене на бедра лишь за секунду до того, как прозвучало последнее, отчаянное окончание фразы и в голосе Нарциссы послышался отзвук скрываемых слез.
— Ты обещала, что справишься, — проговорил Малфой все с той же усталостью, окончательно руша ее ожидания. Наверно, Нарцисса предпочла бы, чтобы он постарался притвориться, что хочет произнести те самые слова, как притворился, составив небрежное письмо к сыну. Но Драко находился далеко, не видел изможденного и осунувшегося отца, и обмануть его было проще. Чтобы натянуть хорошую мину перед Нарциссой, предстояло сделать над собой куда большее усилие, а ресурсы таяли с каждой минутой. "Я реабилитируюсь, потом", — мысленно оправдал себя Люциус. Возможно, он даже объяснит Нарциссе, что дементоры вытащили из него вместе со светлыми воспоминаниями не сами чувства, а, скорее, то ощущение наполненности любовью, которое обычно заставляет признаваться в них. Но это позже. Пока он мог лишь ласкать ее руки, втирающие мазь. Словно случайно Малфой касался локтей, предплечий, запястий, когда они оказывались над его пальцами, мягко сжимая и разжимая кисти, снова и снова, до тех пор, пока Нарцисса не закончила, не отложила аптечку, не сжала его плечо, и сладкая боль не пронзила Люциуса почти до самого низа спины. Он застонал, инстинктивно выпрямился, расправил плечи, потянулся.
— Продолжай, — умоляюще вырвалось у Малфоя невольным ответом на ее "люблю".

Отредактировано Lucius Malfoy (21-03-2020 20:26:08)

Еле слышный хруст затекших позвонков был не слышнее резкого выдоха. Тот отозвался скорее томительным ощущением внутри тела, похожим на тупую боль от инородного предмета, который хочется вытащить, пока он не сломался от спазма. Даже после того, как Люциус разогрел мышцы в теплой ванне, он чувствовал, как сильно они задеревенели за год от напряжения, словно его тело пыталось создать себе броню, в то время как на самом деле лишь запечатывало в себе внутренние раны. Осознание собственной беспомощности, камнем повисшее на шее и тянущее голову вниз. Страх одиночества, железными тисками пронзающий вдоль хребта. Отчаяние, усталостью скопившееся в отяжелевших ногах. Избавиться бы от всего этого, разжать пружину, распутать клубок змей, свившийся под кожей. Именно за этим ощущением Люциус медленно нырнул вниз, опустившись на дышащие непривычной свежестью простыни поперек кровати, а когда Нарцисса не дала ему упасть в них лицом и подставить спину, нетерпеливо и тихо зарычал горлом, выражая бессильный протест.
Ее поцелуй в грудь был горек, как и улыбка до этого. В прежней, обычной жизни, Нарцисса посмотрела бы на него оттуда - хитро, с искрой, без жалости. Улыбнулась бы, приоткрыв губы, а не только тонкой линией. Перенесла бы поцелуй на живот, прежде чем отодвинуться еще дальше и остановиться ниже пояса. Люциусу захотелось привычным когда-то жестом поймать и понежить пальцами прядь ее волос, но он не успел - Нарцисса уже ускользнула к его ногам. То, что она делала сейчас, было лучше, проще, доступнее, чем секс. Ее прикосновения обещали разрядку без определенных ожиданий, удовольствие без каких-либо обязательств, и можно было закончить в любой момент, главное не слишком скоро. Пальцы жены на его икре разжались, и Малфой вздохнул. Поднял голову, уронил ее, напряг ступню и пошевелил пальцами. "Мерлин, это еще зачем?"
- Смеешься? - спросил он, опершись на предплечье. Голова под собственной тяжестью склонилась к левому плечу. Люциус посмотрел на плитку шоколада как на досадную неизбежность, а затем перевел изможденный взгляд на Нарциссу, то ли демонстрируя, что не настроен на игры с едой, то ли не веря в чудодейственный эффект, о котором она не сказала вслух.
"Все равно что лить в мертвую глотку живительный эликсир", - вот что Малфой думал об этом сейчас. Возможно, давным-давно, когда он слушал про дементоров одном из классов Хогвартса, он и чувствовал себя защищенным от мысли о противоядии, способном победить навеваемое этими тварями отчаяние. Тогда всем хотелось верить в сказку и казалось, будто сладостями можно перебить послевкусие от собственных тревог, внутренних демонов и случившихся и потенциальных неудач, которые вдруг выходят на первый план и становятся паразитами, разъедающими тебе мозг. Тогда кажется, что тебе повезет и никогда не придется проверять, спасет ли тебя триптофан из простой шоколадки. И быть может, когда ты по-детски невинен, не прикоснулся к темной магии, и твоя душа еще не обросла грешками, противоречиями и тайным страхом потерять все, чего добился, пара долек действительно помогают. Люциус так давно перешагнул эту черту, что забыл, где она пролегала на его пути, и не ожидал чудес.
Впрочем, если он послушается, хуже, чем сейчас - без уверенности в себе, завтрашнем дне, милости Темного Лорда, - тоже не будет.
Малфой неаккуратно отломил от плитки кусочек и положил на язык. Вкус у шоколада был такой же горько-сладкий, как у всего сейчас - у чувства воссоединения, у поцелуев, у касаний, у свободы. Вкус таял, и Люциус таял тоже. Он почти не помнил, как через несколько минут перевернулся на грудь и подставил спину. Не помнил, как стонал от удовольствия и приглушенно хрипел от боли в пояснице и плечах, растревоженной прикосновениями. Не помнил, сколько времени ему понадобилось, чтобы лечь плоско, расслабиться и отпустить все, что сжало его мышцы за целый год. Не помнил, как его веки опустились и разум сначала поплыл, воспарил, а потом рухнул приятной тяжестью вниз, и в этой яме Люциус вспомнил кое-что важное и повис на своем сознании изо всех сил, которые у него остались.
- Моя жена - чудо, - проговорил он. Язык заплетался то ли от наслаждения, то ли от накатывающего от него сна. Cлова, их смысл, способность их артикулировать ускользали от него, но Малфой прорвался сквозь последние проблески в дреме, уже не отдавая себе отчета в том, что говорит. - Не знаю, что бы я де...
Люциус не закончил фразы. Он спал.

Сон был долгожданным, но не благословением. Алкоголь гнал по телу приятные волны, но это раньше они обычно убаюкивали, а теперь приносили с собой кошмары, как холодный прибой, выталкивающий на берег в завалы гальки, ракушек и мусора что-то мертвое, сгнившее и изуродованное. Через пару часов после того, как Люциус упал в темное забытье, в котором лишь поначалу не было ни единого проблеска, его вытолкнуло из глубины к тревожным сновидениям чувство приближающейся опасности, что каждую ночь сопровождало Малфоя в Азкабане. Пока его рациональный разум спал, сложно было вспомнить, что он теперь дома. Сложно вспомнить, что его родовое логово защищают охранные чары, наведенные его женой и другими умелыми магами. Сложно логически дойти до того, что авроры пока не знают точно, где искать беглецов. В прошлый раз они сработали быстро. Застали его врасплох, заблокировали путь к бегству, обезоружили. Что мешает им сделать то же, особенно теперь, когда Люциус Малфой уязвим как никогда, почти голый и наверняка потерял бдительность, оказавшись в иллюзии безопасности и комфорте? Успеет ли он вообще схватиться за палочку, если в спальню сейчас ворвутся люди из Министерства?
В своем сне не успел. Смог только протянуть к трости руку, прежде чем его конечности опутало что-то удушающе плотное, что Люциус поначалу почему-то принял за простыни, на которых он еще недавно лежал в объятиях жены. Было не повернуть голову, чтобы посмотреть, как там она, как глубоко затерялась среди мутных образов и движений: темных фигур, обращающихся в черный дым, взломанных дверей, световых вспышек на кончиках волшебных палочек. Все это стремительно проносилось мимо, как в окне поезда, пока Малфоя тащили из вновь обретенного дома вперед ногами... понятно куда. "Только не обратно. Не хочу. Мне там не место. Нет", — иррациональный страх сжимал горло, но парализующее заклинание не давало закричать, опозориться и выдать его. Впрочем, Люциусу казалось, что лучше орать и вырываться, чем эта беспомощность и ощущение, будто ты всего лишь мясная туша по дороге на разделку. А ведь в прошлый раз он ушел под стражу едва ли не с наглой усмешкой.

Наяву у него был голос, тихий, лихорадочный. Малфой точно так же лежал, вытянув руки по швам, и бормотал в полубреду, комкая звуки, словно старая патефонная пластинка. Очень старая, потому что теперешнему Люциусу прежний гонор был уже не по мерке.
— Нар...  Нет. Да как вы... Стойте... Знаете, кто я?
К сожалению, все знали. Министерство знало, что он преступник. Повелитель знал, что он ни на что не годен.
Кажется, Нарцисса потормошила его и этим вырвала из-под воображаемого конвоя. Люциус почувствовал ее ладонь на щеке и аккуратное прикосновение пальцев к виску и уху, полуоткрыл глаза, с усилием всмотрелся в склонившееся над ним лицо и наконец издал слабый вздох облегчения и узнавания. События вчерашнего дня и вечера вновь выстроились в его голове в хлипкую цепочку. Он больше не в Азкабане. Нарцисса рядом. Никто не пришел за ним. "Пока". Впрочем, усталому мозгу и телу оказалось достаточно и этого - еще не нарушенной тишины, чистой постели, мягкой подушки и тепла от любимой руки, которая, стоило Малфою привалиться к ней головой и отключиться, моментально пропала.

Он проснулся один, в пустой комнате, и резко сел на кровати, как будто во сне почувствовал ее отсутствие. Или Люциуса разбудил ее отдаленный смех где-то за стеной? Слишком радостный, слишком чувственный, он приближался и неприятно царапал нервы несоответствием с обстановкой этой комнаты, которая выглядела в точности так же, как когда Малфой вышел из ванной, и с текущими обстоятельствами. Он вопросительно позвал и сразу же возмущенно осекся. Нарцисса вошла с изящной неторопливостью, спиной к нему, ведя за руку другого мужчину. Люциус, как ни старался, не мог различить его лица - картинка плыла, искажалась, не складывалась, не опознавалась. Зато хорошо видел снисходительное удивление на лице Нарциссы, когда она обернулась, чтобы не сделать неверный шаг, поняла, где находится, и с усмешкой спросила, словно озвучивая его мысли:
- Почему здесь?
"Какого черта? Как ты смеешь поступать так со мной после всего, что я тебе дал?!" На его крик никто не обернулся. Малфой вскочил, схватил трость, выкрутил палочку. Зеленая вспышка сорвалась с ее кончика и растворилась в воздухе. Тот, кому предназначалось убивающее заклятье, остался живым и неузнанным. Люциус застыл, опираясь на кровать только левым коленом, и тем самым как будто уступил им место. Нарцисса легла на спину так близко к нему, что Малфой мог протянуть руку к ее волосам и сделать то, чего бы он никогда не сделал наяву - схватить, накрутить на кулак, с силой потянуть. Но он смотрел на все это со стороны, словно на вызывающую колдографию.
- Не хотел тревожить память о твоем муже. - Любовник его жены склонился над ней сверху. Голос тоже был Малфою незнаком. Его проклятия, заклинания, предметы, что он швырял в них, все так же не достигали цели, и вот почему.
- Мой муж мертв.
Нарцисса улыбнулась так сладко, что сердце ее живого мужа действительно пропустило несколько ударов.

Он проснулся один, в пустой комнате, и резко сел на кровати, как будто вынырнув из холодных волн Северного моря, как недавно в ванной. Люциуса все еще потряхивало от гнева, который не сразу утих после картин, что ему недавно показывало подсознание. Он раздраженно потер глаза, закашлялся и осмотрелся. Вторая половина постели была так же пуста, и Малфой невольно перевел взгляд на дверь, ожидая, что та вот-вот откроется и кошмар повторится. Этого не произошло, да и в обстановке кое-что изменилось - за окнами стеной шел ливень, наполняя комнату однообразным, монотонным шумом. Люциус повернул голову к окну и едва не вскрикнул. На фоне испещренных потеками воды стекол вырисовывалась темная фигура, которую он в первый миг ошибочно принял за дементора. И только ледяной и тихий голос с высокими металлическими нотками, вызывающими неприятный холод внутри, развеял все сомнения насчет того, кто его обладатель.
- Разве ты забыл, Люциус? - Не оборачиваясь, Повелитель равнодушно излагал сухие факты. - Дамблдор убил твоего сына. Твоя жена не вынесла этого и покончила с собой. Надеюсь, теперь ты перестанешь отвлекаться на семью и сможешь сосредоточиться на деле. У меня есть для тебя работа.

Он проснулся один, в пустой комнате, и резко сел на кровати, как будто его толкнули в спину. От движения волосы упали ему на лицо, но Люциус сразу услышал, что дождь закончился. Убрав их назад, он исподлобья покосился в сторону окна в страхе вновь увидеть там Темного Лорда. Проем был чист, за стеклом темнел ночной сад. После чудовищных слов Повелителя все, кажется, вернулось в норму. Или это Малфой просто отключился снова после того, как получил задание?.. Он нерешительно провел рукой по постели, исследуя половину, принадлежавшую его жене. Одеяло было небрежно откинуто, словно Нарцисса ненадолго отлучилась и собиралась вернуться. Люциус зашарил по подушке и рядом с ней в надежде ощутить, что белье еще теплое. Показалось. Рука наткнулась на подсунутый под подушку конверт, который он надорвал, не ожидая ничего хорошего. "Дорогой Люциус, я надеюсь, что ты освободился из Азкабана, вернулся домой и читаешь это письмо". На вложенном в конверт листе бумаги угадывался почерк Нарциссы, или по крайней мере Малфой думал, что записка должна быть написана ею с учетом того, где он ее нашел. "В этот момент я уже далеко. Обстоятельства вынуждают меня отправиться во Францию и забрать с собой Драко. В армии Темного Лорда не место ни мне, ни ему..." Слова расплывались тем сильнее, чем Люциус старался их разглядеть. "Я больше так не могу". Между отдельными фразами, которые он выхватывал взглядом, были целые куски неразборчивого текста. Если не брать в расчет это, сон выглядел очень реальным, как и финальное "Мы не вернемся. Прощай. Нарцисса". Малфой перехватил листок в подрагивающих руках, а когда вернулся в начало текста, чтобы пробежать его глазами еще раз, тот исчез.

Он проснулся один, в пустой комнате, и резко сел на кровати, чувствуя себя изможденным до бесчувствия и не вполне осознавая, насколько окружающее реально. Неуверенно и обреченно Люциус поискал прощальное письмо Нарциссы под подушкой и убедился, что та реальность рассеялась как дым. Впрочем, это не значило, что сейчас он не видит еще один из своих кошмаров - в Азкабане Малфой перевидал их тысячи. Не значило и то, что долгожданное воссоединение с Нарциссой, горячая ванна и нормальная еда не были сновидением, а один из трагических вариантов развития событий, которые заботливо подкидывало ему подсознание, - явью. Пожалуй, лучший способ расставить все по местам был выпить какое-нибудь зелье против ночных кошмаров, чтобы отсечь лишнее. Именно с этой мыслью Люциус выбрался из постели и вооружился волшебной палочкой. Растерянно размышляя, куда ушла Нарцисса, он попытался призвать зелье из перенесенных личных вещей и перебрал несколько вариантов, но ничего так и не прилетело. Прогресс, будь он проклят, не стоял на месте. За год в магическом мире появились новые средства, названий которых Малфой не знал, что заставило его теперь почувствовать себя полностью выкинутым из нормальной жизни. Он разозленно рванул на себя ящик комода со склянками, однако даже вручную не нашел нужной. Бросив палочку на прикроватную тумбочку, Люциус со звоном ударил комод несколько раз в неосознанной попытке выпустить пар. Быть может, следовало покинуть эту чужую комнату и просто приказать домовикам дать ему желаемое, но ощущение, что ему придется постараться, чтобы элементарно встроиться обратно в магический мир, удерживало Малфоя сейчас даже от выхода в пустынный особняк. А пока все средства для хорошего сна, которыми ему приходилось довольствоваться, - это недопитая бутылка вина. Наверно, вопрос в дозе. Такой, какая позволит мертвецки напиться и забыться. Мерлин, он даже не знал, какая она. Алкоголь давно стал для него атрибутом светского общения и способом слегка расслабиться после трудного дня, не более. Сейчас Люциус наливал себе полный бокал и прикидывал, сколько еще таких потребуется, чтобы свалить его.
С неловким звоном поставив бутылку на место, он отошел к окну, пригубил вино, бросил рассеянный взор в сад, но потом все же повернулся в комнату и оперся о подоконник, ожидая прихода Нарциссы. Появится ли она, или Малфой находится в очередном своем нехорошем наваждении, череда которых все никак не закончится?

Вино либо не действовало совсем, либо усыпляло медленно, вместо сна нагоняя туман в голову, не имеющий ничего общего ни с отдыхом, ни с бодрствованием. За почти год вдали от цивилизованного мира впору забыть даже о самом существовании алкоголя, а о том, как быстро у тебя обычно развивается опьянение, и подавно. И ждать от нескольких не по-аристократически больших глотков, без остатка сожранных внутренним напряжением, эффекта, который любой маггл посчитал бы весьма неуместным чудом. Они рухнули в сытый желудок почти незамеченными, Люциус отрешенно поболтал в бокале остатки, переведя на него пустой взгляд. Именно тогда, стоило ему перестать концентрироваться на двери и подумать, что нужно обновить напиток, Малфой услышал осторожные шаги, к которым его слух, пожалуй, не оказался бы так чуток, будь это один из его тяжелых снов.
Он ожидал увидеть тонкий и тусклый проблеск на пороге, а затем — ореол на конце волшебной палочки, проливающий свет на смятую постель, тесную по его меркам спальню и его тихое пьянство. Ожидал, что Люмос ослепит его, заставит закрыться рукой, и это будет выглядеть жалко и стыдливо. Готовился отступить во мрак, потому что прятаться там с бокалом вина доставляло ему все больше удовлетворения. Моменты, когда он был немного пьян и невидим, дарили странное спокойствие и ощущение стабильности, с которым Люциусу не хотелось расставаться, словно какой-нибудь хищной ночной твари, никогда не видевшей света, страшной, бледной, с лихорадочно горящими глазами.
Но Нарцисса прокралась внутрь незаметно, как кошка, и до Малфоя только через пару секунд дошло, что она не хотела его тревожить неожиданным светопредставлением. Уклонилось от его рассеянного внимания и ее замешательство над пустой кроватью. Люциус не отсалютовал из темноты бокалом, не махнул, не кашлянул, не сделал ни шага ей навстречу, лишь когда Нарцисса подошла вплотную, медленно очертил костяшками контур ее лица от лба до подбородка. Хотелось спуститься пальцами по спинке носа, дотронуться до губ и убедиться, что это не один из снов в бесконечной цепочке, которая тянется с самого Азкабана, но Малфой лишь пропустил между пальцами шелковый локон. Темнота окрашивала его в серый, как и мутные очертания со вкусом украшенной мебели, ночь в окне за его спиной, дверь в ванную, его пальцы, держащие бокал, вино внутри и лицо Нарциссы. Люциус Малфой никогда не был против темноты. Он всегда любил быть в темноте наедине с ней.
Он убрал руку, не стремясь, впрочем, разорвать прикосновение, и отхлебнул вина естественным и спокойным движением, как будто все равно собирался это сделать, а не хотел пресечь попытку Нарциссы забрать бокал. С какой стати? Это его вино, его спальня, его дом, его хозяйское право на отдых, забытье и утешение, на все, чего он долгое время был лишен, в таких количествах, в каких только пожелает. Его жена славно управляла поместьем, пока была здесь одна, но едва ли могла руководить им и указывать ему, что делать. Хоть Люциус когда-то и прилагался к Малфой-мэнору, даже растеряв часть своего внешнего лоска, власти и статуса, он не становился мебелью, которую Нарцисса могла передвинуть как захочет ради смены обстановки. Сегодня он будет пить. И, может быть, завтра. Малфой опустил бокал на подоконник, но зажал ножку между пальцами, опираясь об лакированное дерево основанием ладони, словно Нарцисса могла действительно забрать у него вино. Нет, сегодня они не будут спорить о выпивке. Если миссис Малфой хочет поговорить, ей лучше не касаться этой темы.
"Не сплю? Правда?" Люциус чуть наклонил набок голову в немом вопросе и вгляделся в черты Нарциссы сквозь полумрак. Снова пробуя реальность на ощупь, будто воду перед погружением, он одновременно с задумчивостью и нежностью окунул пальцы левой руки в ее волосы.
Не спать значило чувствовать тепло, исходящее от ее аккуратной головы и шеи.
Не спать значило надеяться, что твое прикосновение такое же мягкое, как ее кожа.
Не спать значило целовать ее в лоб, рассеянно, просто утыкаясь губами.
Не спать значило слышать логичные вопросы, настолько бытовые, что им точно не место в кошмарах.
"Еще? Тебе мало?" Очередной мысленный вопрос прозвучал бы с горькой, едва ли не ядовитой усмешкой, если бы Люциус потрудился его задать. Вместо этого и не упоминая свои унизительные неудачные попытки найти нужное зелье, он негромко проговорил:
— У тебя есть что-нибудь для сна? Что угодно.