Когда Джокеру бывало скучно — особенно скучно — случалось именно то, что приписывалось ему слухами. Баек вокруг его персоны ходило много, хорошего в них непременно на целый ноль, и каждая из самых нелепых историй действительно имела почву. Джокер был психопатом, однако вменяемым достаточно, чтобы рационально и здраво смотреть на мир, оценивать свои поступки и понимать их последствия; времени достаточно, чтобы реагировать на то, что он видел, террором и насилием во всеми вытекающими из этого послесловиями. У него имелась своя картина мира, и своими путями мужчина работал над тем, чтобы она если не менялась самостоятельно, то хотя бы стала наглядной достаточно, дабы люди нашли в себе волю к изменениям. Иначе то дерьмо, в котором они погрязли, те ужасы, что нёс Джокер и ему подобные, продолжат процветать и распространяться хуже любой заразы. © Joker
Тихий писк звукового сигнала открытия электронной двери, шаги другой машины, скрип металлического стула напротив нее, его мягкий голос. Что он чувствует по-настоящему? Она помнит его карие глаза и слегка растрепанные волосы после погони за ней и Алисой. Помнит его растерянное выражение лица, когда их разделяла только металлическая сетка. Что он чувствовал тогда? Почему не погнался дальше, а дал им уйти? Перебежать хайвей было не так просто, она сильно рисковала своей жизнью и жизнью Алисы, но все таки не дала их схватить. Он даже не выстрелил, не отдавал приказы другим полицейским, просто стоял и смотрел, как они убегают. Что же такое он увидел в ее глазах? Неужели решимость и обещание себе сделать все для защиты ребенка, которая стала ей дочерью? Что же он хочет увидеть сейчас, сидя напротив и задавая свой вопрос? Все ту же решимость, которая потерялась в лабиринтах Иерихона? Обещание, которое умерло там же? Ее взгляд лишь тень того, что было раньше. © Kara
Он бы не отказался, быть может, встретиться с кем-нибудь из своих одноклассников ради того, чтобы поговорить нормально хоть с кем-нибудь и дать самому себе же шанс высказаться нормально в глупых попытках реабилитироваться в глазах бывшего класса, — все же Адриан ушел с коллежа не очень красивым образом, но другого пути защитить своих друзей от самого же себя он попросту не видел, — помимо тех, кто решил поддержать Агреста в беде, зная всю суть происходящего от и до, взяв на душу грехи его семьи, каждый раз касаясь кончиками пальцев своих чудесных талисманов ' во зло ради '. А с другой стороны — глаза цвета пряного малахита не видели бы их вовсе, дабы не нарваться на целую тучу ненужных сейчас расспросов. А поэтому Адриан Агрест тут же оборачивается, ощущая как его толкают в плечо и идут мимо, словно бы ничего только что здесь и сейчас не произошло. © Adrien Agreste
Злость чародейки — это опасная стихия. Опаснее, чем оказаться в бурю вне крепкого и теплого дома. Опаснее, чем зимой остаться голым на морозе или в пустыне без воды. Опаснее, чем войти в горящий дом, забыв облиться водой. Потому чародеев старались не злить лишний раз — мало кто хочет прожить остаток своего срока в виде лягушки или оказаться в чьем-то общественном туалете за тридевять земель, либо, если повезет, упасть в ледяное озеро с большой высоты. Йеннифэр из Венгерберга злить так же было опасно. И все же она злилась. Злилась сейчас так, как никогда не злилась, и понимание того, что все было сделано правильно, совсем не успокаивало. Ее в принципе рисковал разозлить только Геральт, словно прекрасно понимая, что даже вспылив, Йеннифэр совсем плохого ему не сделает, а то и вовсе дело обойдется словесной перебранкой. Но, пожалуй, сейчас она была как никогда близка, чтобы засунуть этого наглого ведьмака куда-нибудь в задницу мира в самом неприглядном виде. © Yennefer of Vengerberg
Уитмор — город маленький. Ровно настолько, сколько ему нужно. Редко кто здесь предпочитает жить, не имея отношения к колледжу. Поэтому и мелькают одни и те же лица, логично, правда? Вот и Лив уже примелькались многие. Даже, несмотря на это, ей попадались разные посетители, даже случайно заезжие, которых она видела первый и последний раз. К примеру, позавчера был какой-то байкер. Он ехал к северу, даже говорил, куда, но Лив уже забыла. Он был мил, ненавязчив, немного болтлив, но не лез в душу, не задавал глупых вопросов, не выделывался и выпил чашку кофе после ужина, на который заказал себе пирог. Лив он даже понравился, произвел приятное впечатление и растворился в ночи сразу после закрытия, тарахтя двигателем мотоцикла. В этом, возможно, и есть прелесть людей. Они приходят, уходят, не успев оставить какого-либо однозначного впечатления, кроме смутно-положительного. Лив нравятся такие люди. © Liv Parker
Лидия начинает кричать. Тишина коридора разрывается. Питер сразу закрывает уши ладонями, но для крика банши не существует физических преград, совсем как для радиоактивного излучения — жаль, поблизости нет свинцового саркофага, куда можно спрятаться (или засунуть туда Лидию). Крик резонирует в голове, бьёт по барабанным перепонкам, и, по личным ощущениям, как будет вспоминать Питер после, прожаривает мозг. Крик длится, длится и длится, пока терпеть не становится невмоготу, и немного после. Проходит вечность, прежде чем Лидия замолкает. Питер отрывает ладони от головы. Он дезориентирован не меньше Эллисон. Эхо колотится в черепной коробке, мешая ясно мыслить. Звуки извне пробиваются с трудом, словно сквозь плотную вату. Перепуганная Лидия цепляется за него, что-то говорит. Питеру приходится приложить усилия, чтобы понять её, и, так и не поняв, взять за руку и потащить прочь — худшее в этой ситуации не то, что Эллисон их заметила, а то, что Питер понятия не имеет, кто она такая. © Peter Hale ▲ ▼ ▲ ▼ ▲ ▼ ▲ ▼ ▲ ▼ |