Над полем брани кружилось воронье. Ворох черных крыльев в бесцветном небе. Мертвую тишину нарушало лишь хриплое карканье и свист ветра, трепавшего порванные знаменья, сиротливо торчащие из грязи.

Рейстлин Маджере, впервые с тех пор, как его глаз коснулась магия, не видел ничего вокруг. Всем своим весом опираясь на посох, маг застыл в растоптанной сотнями ног грязи и невидящим взором уставился в никуда.

Ветер развевал длинные белые волосы и хлопал полами черных одежд. В ушах стоял звон. Пахло кровью и навозом. За плотной пеленой облаков тусклый солнечный диск медленно плыл по небосклону.

Ветер затих. Карканье воронов больно резало слух. На разоренное боем поле легла тень – темные дождевые тучи принесли ливень. Дождь холодными каплями оросил землю и белые стены неприступной крепости Заман. Вода смывала кровь с травы и стекалась в бурые лужи в грязи.

Черные одежды мага пропитались влагой насквозь и липли к телу. Волосы патлами облепили худощавое лицо, отливавшее болезненным золотым цветом. Костлявые пальцы вцепились в посох. Костяшки побелели от усилия, с которым руки сжимали потемневшее от времени дерево.

Холодное осеннее солнце скрылось за горизонтом. Поле брани погрузилось в вечернюю темноту. Во мраке, словно голые кости, сияли крепостные стены. На башнях один за другим зажигались костры ночных караулов.

Мертвый пейзаж вокруг оживляли лишь силуэты бродящих псов, сверкавших во тьме голодными глазами. Падальщики рыскали по равнине.

Холод пробирал до костей. Мага сотрясала дрожь. Ветер стал ледяным и болезненным. Но он не чувствовал боли. Он не чувствовал ничего. Ни ломоты в теле от долгой неподвижности. Ни холода, что заставлял его стучать зубами. Он не замечал, что погружался все глубже в жидкую грязь, размытую недавним ливнем.

Маджере думал.

Маджере пытался думать. Но мысли кружили в голове, бессмысленно, как вороны в небе. Темные, черные, каркающие. Норовившие выцарапать глаза мертвецам, что остались лежать на поле боя.

***

Известие пришло после полудня. Невозможное, неправильное. Известие о поражении армии Карамона Маджере у стен Замана.

Рейстлин рассмеялся, услышав его. Невеселым, каркающим смехом. Рассмеялся от нелепости такого исхода. От невозможности такого исхода. От очевидной неправдивости этих слов. Отсмеявшись, он захлопнул книгу и обернулся к посыльному. Одного взгляда на смертельно бледное лицо парнишки было достаточно, чтобы понять: не врал. Того, как дрожал и срывался его голос, когда он, заикаясь, и чуть ли не падая в обморок, выдавливал из себя слова сообщения.

Поражение!

Тьма! Рейстлин так и знал, что не стоило позволять этому остолопу делать всё по-своему! Но нет, Карамон ведь знает воинское дело! Дело воина – война. Ведь Карамон всегда разбирался в этих материях. Маг привык полагаться в бою на знания и силу брата. И в этот раз он не сомневался, что тот справится. И тут – поражение! Крепость Заман не пала, а отбила атаку! Как нелепо! Как не вовремя! Как неверно!

Но быть может, положение еще можно было спасти! Глупо было оставлять Карамона одного… Нужно было направить, проследить. Но ведь это его, брата, родная стихия – битва! У Рейстлина не было ни малейшего повода сомневаться в его умениях. Именно ради этого он его и вывел в бой! Какой прок от воина, что не способен выиграть битву?!

Дурень…

Маг раздраженно откинул в сторону книгу, и со всех ног кинулся в сторону поле боя.

Поражение?! Не сейчас! Не опять! Не тогда, когда он был уже так близко к цели! После уничтожения первых Врат, все его надежды были обращены на Врата в Замане. Все его устремления. Ему нужна была эта проклятая победа! Ему нужна была эта тьмой забытая крепость!

Какого дьявола, Карамон?! Ты же вызвался помочь! И теперь из всех возможных случаев облажаться, выбираешь именно этот?! Подводишь меня именно сейчас?! Когда я поставил всё на тебя?! Дурень несчастный! Военный стратег! Ха! Герой, черт возьми! Только и хорош на то, чтобы мечом махать, а когда задача чуть усложняется, тут же проваливает ее! Всё нужно делать самому!

Посыльный что-то кричал ему вслед. Маджере отмахнулся от него, как от назойливой мошкары. Слова, что выкрикнул перепуганный парень, дошли до сознания мага лишь, когда их разделяло уже несколько метров.

Ноги внезапно замедлили бег. Рейстлин споткнулся, удержавшись от падения лишь при помощи посоха. Голос посыльного эхом стоял в ушах.

Маг обернулся.

– Повтори… – Шепот, еле разборчивый, чуть громче дыхания. Но посыльный расслышал. Заикаясь пуще прежнего и глядя на мага со смертельным ужасом, паренек повторил.

– Ха… – хрипло выдохнул Рейстлин. Его лицо исказила гримаса. Посыльный отшатнулся.

– Ложь! – прошипел маг.  – Я бы почувствовал. Я бы узнал.

Однако врал в этот момент лишь он сам. Рейстлин видел правду. Но он отказывался верить. Дыхание сперло. Звон в ушах заглушал слова. Он видел, как двигались губы на бледном, полным ужаса лице посыльного. Но он не слышал ни звука.

Молча развернувшись, он побежал к месту битвы. Слова посыльного звенели в голове, словно храмовые колокола – «Карамон Маджере пал геройской смертью в бою у стен неприступной крепости Заман».

***

Он не успел. Гибель полководца предопределила исход битвы.

«Бараны! Скот, что не может действовать без своего пастуха!» Как же он презирал их всех в этот момент. Как же он ненавидел все их проклятые рожи! Армия?! Нет! Дезертиры и предатели! Сбежавшие с поле боя, увидев, как пал их предводитель!

Тело лежало в траве – огромное, испачканное в крови и грязи. Кожа была белее, чем когда-либо при жизни. Бессмысленная и пустая оболочка. Чужое лицо, чужие мертвые руки, сжимавшие меч его брата. Над облаченным в покореженные доспехи телом еле заметно мерцало магическое поле, защита от воронья, голодных псов и непогоды.

Приступ кашля заставил мага согнуться. Скрючиться, опираясь на посох, подобно столетнему старику, коим Рейстлин себя и ощущал сейчас. Он чувствовал себя таким невообразимо старым и уставшим. Стерев с губ кровь тыльной стороной ладони, он лишь размазал красную струйку по лицу.

Стены крепости Заман издевательски белели в вечерних сумерках, мигая сигнальными кострами на вершинах сторожевых башен. В крепости, должно быть, гремел победный пир. Это проигравшие – те, что остались в живых – тихо разбрелись, забрав с собой тела своих падших и остатки гордости.

– Нет! – рявкнул Рейстлин, когда несколько гномов потянулись к телу Карамона, чтобы унести. – Вон!

Голос дрогнул, хрипло оборвавшись.

Он сам не знал, почему не дал забрать труп. Труп… Рейстлин тихонько рассмеялся и, резко оборвав свой нервный смех, уставился сухими, полными ненависти глазами на крепость.

День прошел как в тумане. Стоя в грязи, маг пытался понять, как ему действовать дальше. Но что-то мешало. Что-то не давало нормально сконцентрироваться. Магия не слушалась. Заклятия не удерживались в памяти. Мыслей не было. Не было идей. Не было понимания. Он никак не могу увидеть цельную картину. Никак не мог проследить свой следующий шаг. То, что всегда было так ясно, теперь ускользало от него.

Был ли он столь же растерян, когда пал Истар? Нет. Тот город был обречен изначально. Он всего лишь хотел успеть… И не успел. Да. Тогда был момент отчаяния. Разочарования. Краткий момент поражения, что горчило на губах. Но не так. Не так.

А сейчас? Вот же Заман – всё еще стоит во всей своей красе. Врата были на месте. Лишь недосягаемы. Пока что… «Временные трудности на пути к царству света…» Слова Короля-Жреца всплыли в памяти и заставили Рейстлина вновь рассмеяться. Смех больно скреб горло и заставлял задыхаться.

Так что же ему так мешало? Почему он не мог собраться с мыслями? Почему было так пусто…

Отредактировано Raistlin Majere (22-10-2019 07:26:49)

Легкое прикосновение к спине опалило лопатки и заставило его вздрогнуть.

Рейстлин не любил, когда к нему прикасались. Рейстлин не любил, когда лезли в его дела. Рейстлин не любил, когда ему говорили, что делать. Рейстлин не любил ошибаться. Рейстлин много чего не любил.

Пронизывающий ветер обжигал лицо холодом и нес с собой смрад крови и нечистот. Внезапный аромат Крисании – легкий бриз благовоний, целебных трав и свежести, что окутал его на мгновение – не способен был заглушить вонь мертвечины с поля брани. Рейстлин и не хотел, чтобы что-либо его заглушало. Он хотел ощущать этот мерзкий запах – застарелой крови и грязи. Он хотел ощущать на губах смерть и помнить, как его предали. Помнить, что сделали те, кто сейчас пировали в Замане, и те, кто, поджав хвосты, как побитые псы, бежали… Он ненавидел их всех. Последних даже сильнее.

Жрица подошла бесшумно, застав его врасплох. Чего Рейстлин тоже не любил.

Ее голос звучал мягко и отдаленно. Ветер норовил унести слова Крисании к столь же белым, как ее одеяния, крепостным стенам, не дав им достигнуть слуха мага. Быть может, так было бы лучше…

Каждое произнесенное ею слово, эта звучавшая в них жалость, всё вызывало лишь резкое отторжение. Маджере скрипнул зубами, до боли в пальцах сжав посох. Ее голос отдавался тупой и раздражающей резью в груди. Нервная дрожь рождалась в костях. Нервы вибрировали.

«Откуда тебе знать, чего бы он хотел?! Тебе сказал твой бог? И где же он был сегодня? Твой бог… Которому ты так глупо и бесполезно молишься? Дочь Паладайна…» Рейстлин презрительно скривился, резко и возмущенно втянув в себя воздух. И тут же закашлялся, задыхаясь холодным ветром и смрадом.

Кашель разрывал горло. В груди полыхало. Воздуха не хватало. Но это была привычная боль. Телесная боль, знакомая ему большую часть его жизни. За долгие годы он успел уже свыкнуться со своей агонией. Насколько можно было к ней привыкнуть. Знакомая боль лучше новой. Физические муки лучше… других. Удушающий приступ кашля согнул худую фигуру мага, избавив тем самым от необходимости смотреть во встревоженное лицо Крисании.

Взгляд ее глаз, таких чистых и сочувствующих, приводил в бешенство. «Как она смела... Как она смела...»

Приступ утих, оставив Маджере задыхаться от боли и возмущения. Дыхание болезненным хрипом скребло горло.

Ветер хлопал порванными флагами проигравшей бой армии. Вороны, шумно каркая, кружились над лошадиным трупом. Крисания сияла во всем этом мраке, словно пятно света – белое платье ее светилось на фоне грязи и разрухи. Бледное лицо горело заботой и тревогой. От чего во рту разливалась горечь, а в сердце – болезненная ярость.

Не глядя на нее, Рейстлин протянул руку, останавливая жрицу, но та всё равно всучила ему кружку с горячей водой. Он уставился на воду, над которой медленно струился пар. И что-то в нем оборвалось. Кружка согревала ладонь. И было в этом тепле что-то столь знакомое, что сердце раскалывалось. Маджере видел руки брата, протягивавшие ему отвар… Он слышал его занудный голос, велевший пить. И извечное унылое: «Может, еще и картошки поешь? Или хотя бы похлебки?»

Очередное прикосновение к спине заставило его вернуться к реальности. Невесомое, легкое касание. Запах Крисании вновь окутал его. Она пахла храмовыми благовониями. Она пахла несбыточными надеждами и не услышанными молитвами…

Рейстлин отшатнулся, скользя в грязи и расплескивая воду из кружки. Кипяток ошпарил руку. Маг раздраженно отбросил кружку в траву.

– Бесполезная, – ядовито прошипел он, гневно поворачиваясь к жрице. Крисания дрожала на ветру. Темные волосы развевались, в глазах застыла эта проклятая тревога… и жалость?! Он его жалела? Себя бы лучше пожалела! – Какой прок от твоих молитв, жрица? Почему ты его не вернула? Почему ты его не спасла? Ты же целительница! – Он сделал шаг ближе, всё еще сотрясаемый яростной дрожью. – Где был твой бог? Где была ты? – «Где был я?!» – Пожертвовал жизнью?! Ха! Какая же это жертва – если она ничего не дала?! – Он яростно качнул головой. – Мой брат не жертвенный баран! Он ничем не должен был жертвовать! Он должен был просто победить!

Рейстлин гневно сжал губы. Как же всё глупо! Как же всё нелепо вышло! Как бесполезно и напрасно! Как он мог так просчитаться? Как он мог так ошибиться? Где он допустил ошибку? Когда не последовал за братом в битву? Когда поставил его во главе армии? Когда?

Маг закутался плотнее в мантию, прожигая Крисанию яростным взглядом, но толком не видя ее.

Отредактировано Raistlin Majere (04-11-2019 23:26:28)

Воронье кружилось в темных небесах. Черные крылья заслоняли бледную луну. Белую, как одеяния Крисании. Рейстлин дернулся, когда ее пальцы обожгли его. Хотелось вырвать руку из ее не по-женски крепкой хватки, оттолкнуть, отойти. Но тепло ее прикосновения медленно согревало ледяные пальцы. Согревало болезненно и горько. Лишь почувствовав тепло ее кожи, он осознал, насколько замерз. Насколько продрог. Осознал, что дрожал, словно кленовый лист на ветру… Кленовые листья, осыпавшиеся по осени. Трава за домом была покрыта пожелтевшей листвой… Маджере раздосадовано мотнул головой.

Голос Крисании звучал раздражающе разумно. Твердо и решительно. Ее тон стыдил его. Ее тон кричал о том, что он проявил слабость. Что он вел себя недостойно… не достойно бога. Он вел себя как… человек. «Как ты жалок, Рейстлин, как ты слаб и ничтожен. Даже для человека».

Но стоило открыть глаза, и мир напоминал ему, насколько далек он от людей. Насколько велика была пропасть между ними. Он видел голый череп под застывшим лицом брата. Он видел копошившихся в пустых глазницах червей. Он видел, как кости рассыпались в прах. И видеть это было… больно. Больнее обычного.

Рейстлин привык видеть тлен за маской жизни. Смерть за мимолетным моментом бытия. Привык к тошноте, что поднималась в желудке при взгляде на человеческое лицо. На лицо друга, на лицо красивой девушки, на лицо брата… Привык к тому, что к нему прикасались своими истлевавшими руками толпы мертвецов. Мертвецы, считавшие себя живыми… Но он видел их истинную суть. Мерзкую, зловонную, обреченную. Ему уже давно не хотелось выцарапать себе глаза, как в первые дни. В те далекие времена, когда Рейстлин не мог целыми сутками заставить себя посмотреть хоть на кого-то. Особенно на брата.

Гнилые кленовые листья, завалившие траву за домом. Маджере почувствовал острый приступ тошноты. Пустой желудок силился вывернуться наизнанку. Маг крепче сжал в руке посох. Древнее дерево привычно и надежно ощущалось в ладони. Он опирался на посох – не только физически. Тошнота отступала, оставляя во рту омерзительную горечь.

«Нет брата у меня». Ровный почерк на не распечатанном конверте. Разве этого было мало? Разве этого не должно было быть достаточно, чтобы не видеть теперь его разлагавшийся труп? Не видеть свершившимся то, что он видел и без того всякий раз, когда смотрел в лицо брата.

Рейстлин раздраженно зашипел, злясь на себя и свою глупость. Свою слабость, которую так оскорбительно точно заметила Крисания. С каких пор девица была сильнее и крепче него? С каких пор орудие стало решительнее руки, которое его направляло?! Как он мог допустить такой промах? «Очередной! Твоим ошибкам нет числа!»

Маг выпрямился. Холодный ветер развевал белые волосы и холодил пальцы, замершие еще сильнее после того, как она выпустила его руку из своей теплой хватки.

Глядя на ее устремленное на крепость лицо, Рейстлин задумчиво нахмурился. «Кто ты такая, дочь Паладайна? Когда ты успела так окрепнуть?» Он видел и ее смертность… Он видел ее время, что утекало, словно песок сквозь пальцы. Словно вода, что точит камень. В его глазах Крисания была столь же мертва, как и Карамон, лежащий на окровавленной земле. В его глазах она была столь же обречена. Как же он устал, быть окруженным мертвецами… Видеть, как напрасно и бесследно исчезало то, что было силой. То, что было жизнью… То, что было. Мысль о том, что ее решительность, ее твердость духа канет в небытие, на миг пронзила его странной болью. Рейстлин отвернулся, проследив за ее взором и уставившись на белые крепостные стены.

Она была права. Нужно было двигаться дальше. Он и без того потерял слишком много времени. Оплакивая то, чего никогда и не было. У него давно уже не было брата. С того самого дня в Башне высшего волшебства, когда он прошел испытание и лишился всего. С того самого дня у него не было брата. Он просто не понимал до конца. А ведь мог бы понять. Поверить своим глазам. Теперь он верил. Теперь он понял. У него не было иного пути. У него никогда не было выбора. Если всё вокруг него неустанно умирало…

Маджере почувствовал, как на него нахлынуло спокойствие. Магический посох согревал ладонь своим теплом – единственная константа в этом вечно гибнувшим хаосе вокруг него. Магия заструилась по телу, согревая промерзшую плоть. Спокойная сила, обволакивавшая его. Да, он ошибся. Но это не важно. Жрица была неправа: у него не было выбора. У него был лишь один единственный путь.

– Да, – прохрипел маг и прокашлялся. – Вдвоем. Исход битвы оказался не таким, как я рассчитывал. Но ее последствия нам на руку. Победители расслабятся, потеряют бдительность, и мы вдвоем незаметно проберемся в Заман… – Путь вновь оказался предельно ясным. – Пойдем. Нужно выяснить, где имеются эти твои «тайные тропы». – Рейстлин кривовато усмехнулся, вспомнив Таса с его ворохом различных карт. Наверняка у маленького гаденыша имелся и подробный план крепости Заман со всеми, даже самыми секретными ходами.

Чавкая по грязи и не оглядываясь более, маг зашагал прочь с места проигранной битвы.

– Есть еще кипяток? – спросил он, не глядя на Крисанию, но предположив, что жрица следовала за ним.

Вороны черными тенями кружили на фоне белоснежных стен Замана.

Рейстлин не чувствовал умиротворения. Привычный горький вкус отвара не приносил обычного ощущения спокойствия…

Он никогда не говорил об этом брату, но эти гребаные травы, горячий пар, поднимавшийся над походной кружкой, едкий запах, что въедался в одежку и волосы… Весь этот их извечный ритуал, во время которого Карамон, как та надоедливая нянька-наседка, которой он и являлся, вручал ему кружку… И неважно, в каком они в этот момент находились настроении. Пусть они минуту тому назад орали друг на друга до хрипоты, пусть они оба пылали друг к другу ненавистью. Но Карамон в любом случае подавал ему эту проклятую кружку.

Рейстлин не говорил ему, но один этот жест умиротворял его. Один лишь запах отвара, привычное ощущение теплой кружки в руке и взгляд брата. Это было, словно вновь очутиться дома.

И неважно где именно они находились в этот момент.

Он ему так и не сказал. Быть может, Карамон знал… «Нет, ничего этот дурень не знал. Ему же всё приходится разъяснять по сто раз, так что ничего он не знает… Не знал».

Рейстлин мрачно глянул на стоявшую на краю стола кружку, над которой вился пар. Раньше один этот вид успокаивал его. Теперь же он не ощущал привычного покоя.

Отвар унимал кашель, питал тело и прогонял холод. Но не успокаивал нервы. Быть может, он их никогда и не успокаивал сам по себе… Травы были омерзительны на вкус, как и всегда. Еще бы. Та еще отрава. Не то, что тот благоухавший чай, что цедила Крисания.

Рейстлин перевел взгляд на карту. В поле зрения появился палец жрицы, указывавший на точку на карте. Маджере привычно сосредоточился на том месте, на которое она показывала, а не на сморщившейся и сползавшей с голой кости плоти. Юная рука, стремительно старевшая прямо у него на глазах и никак не прекращавшая стареть, умирать, истлевать… Только лишь у него на глазах.

Маг раздраженно убрал ее руку с карты. Ее ладонь оказалась теплой и живой под его пальцами. Совершенно не такой, какой он ее видел. Не глядя, Рейстлин задержал свою ладонь на ее. Мягкая кожа грела, почти обжигала, и пульсировала жизнью, еле заметно в такт ее дыхания.

Что-то больно кольнуло в груди.

Только сейчас он вдруг заметил, насколько близко она сидела. Тепло исходило от нее, опаляя бок. Дыхание с ароматом травяного чая касалось его лица, когда она говорила.

Только не смотреть на нее. Только не поддаться этому дурацкому тоскливому порыву и не повернуть голову. Не разрушить иллюзию. «Иллюзию чего? Рейстлин, ты идиот».

Маджере резко одернул руку.

– Решетки не проблема, – отчеканил он, прожигая карту взглядом.

Желтый свет свечей тепло освещал шатер. Тени плясали по матерчатым стенам.

Рейстлин допил свой отвар. От горечи сводило скулы.

Вопрос жрицы заставил его вздохнуть, пряча усмешку за кружкой. Было в ее просьбе нечто… ожидаемое. Он ведь сам заронил это семя в ее сердце. Щепотка магии и значительно больше гордыни. И вот сегодня, когда они уже почти были у цели, он сам же чуть было не перечеркнул все свои усилия.

Маджере со стуком поставил пустую кружку на стол и поднял взгляд на Крисанию.

Возлюбленная дочь Паладайна. Гордая, светлая, искренняя… Он заставил себя сосредоточиться на ее свете, на той силе, которой она светилась. Той, что скрывалась за смертной плотью… И где-то там горело пламя ее любви. Тлело.

Маг отдавал себе отчет, что не слишком уж он умел поддерживать пламя этого костра. Карамон был куда искуснее в таких делах… Мысль о брате вновь кольнула сердце, и Рейстлин грустно улыбнулся Крисании.

– Ты меня никогда не стесняешь, Жрица, – тихо проговорил он и добавил с тоской в голосе, которая удивила его самого:
– Я тоже не хочу оставаться сегодня один.

Если им завтра предстояло открыть Врата… То достаточно ли тлело ее сердце?

Маджере знал, что полюбить его невозможно. В этом мире был лишь один человек, который оказался достаточно глупым для этого. Да и тут свою роль сыграли узы крови. А теперь и его не было… Того единственного идиота, который оставался рядом с ним, несмотря ни на что. Как бы старательно Рейстлин его не отталкивал. Что бы он ни делал. Карамон отказывался его ненавидеть. Отказывался перестать его любить…

Эта мысль причиняла физическую боль.

Крисания… Крисания была иной. Та жалость, которая Маджере сегодня так разозлила. Ведь именно она и была его единственной надеждой. Жалость и желание спасти его… Ох уж эта женская гордыня. Ох уж эта гордыня света.

Стало странно больно от осознания, что гибель брата могла стать для него преимуществом. Она же хотела утешить его еще тогда, в поле. А он, дурень, оттолкнул ее, вместо того, чтобы дать ей потешить свое чувство превосходства.

Чем ближе оказывались Врата, тем важнее становилась каждая крупица ее любви к нему.

«Любви… Ха».

Он до сих пор не был уверен, что вызывал эти чувства у нее. Порой ему казалось, что нежности в ее взгляде было достаточно. Порой ему казалось, что она влюблена. Но потом он вспоминал, кто он. И страстно желал решить проблему ее чувств раз и навсегда при помощи магии. Но Врата не отворить искусственной любовью. Это было бы слишком уж просто.

Рейстлин протянул руку, касаясь обтянутого белым локтя жрицы. Теплая, живая…

– Побудь со мной, – пробормотал он, отчаянно желая в этот момент быть кем-то другим. Кем-то лучшим. Кем-то вроде собственного брата. Сердце разрывалось от тоски, в горле стоял ком, мешавший говорить. Как же он хотел быть кем-то, кого на самом деле можно любить.

Мешок с костям, обтянутыми болезненно-золотистой кожей. Голый череп, прикрытый золотой посмертной маской. Седой, изможденный, с нечеловеческим, тлевшим расплавленным золотом взглядом. Кошмар, обернутый в черный бархат. Таким он себя ощущал. Таким он себя видел.

Рейстлин не смотрелся в зеркала. Он не глядел на свое отражение в водоемах. Ему достаточно было видеть реакцию людей на его внешний вид. Ту самую первую, которую никто, даже самые близкие, не способны были скрыть. Ужас. Испуг. Омерзение. Брезгливость. Жалость…

Правда, жалость он вызывал далеко не у всех. В отличие от омерзения и испуга.

Всё то же самое он помнил и в ее взгляде. В тот вечер в библиотеке. Крисания отлично владела собой. Ее чувства почти не вырывались наружу, за фасад строгой, собранной жрицы храма Паладайна. Надежный фасад из высокомерия, добродетели и гордыни. Но и у нее, стоило ему ступить на свет, на краткий миг расширились глаза, а в них промелькнула вся та же палитра: испуг, ужас, омерзение, брезгливость, жалость…

И еще жадность.

Она жаждала подвига. Она жаждала Поступка.

Что ж. Она получит всё, о чем мечтала.

Рейстлин взмахнул рукой, погасив свечи. Лишь желтоватое пламя очага развевало темноту. В тишине пустого шатра, маг начал стягивать с себя мантию. Мягкий бархат скользил по спине. Очередной приступ кашля начался внезапно, разрывая легкие в клочья. Маджере опустился на койку, задыхаясь.

Боль, такая знакомая, такая родная уже, рвала грудную клетку и лишала дыхания. Каждый раз на краткий миг его охватывал ужас. Рейстлин не признавался никому в этом мимолетном мгновении смертельного ужаса, сопровождавшего каждый болезненный приступ. Тот короткий миг, когда ему казалось, что этот приступ последний. И животная, человеческая натура реагировала на это ощущение животным же страхом. Краткий миг ощущения своей смертности. Осознания своей близкой кончины. Яркая безумная вспышка паники, когда казалось, что… всё.

Но это чувство, сколь бы острым оно ни было, исчезало моментально. Только собственная кровь горчила на губах.

Маджере потянулся трясущейся рукой к остывшему отвару на краю стола. Кончики пальцев задели жестяной бок кружки. Рейстлин скривился. Усилие воли, вспышка боли, озарившая череп и на секунду ослепившая его. Железная кружка со звоном упала на пол, разбрызгав свое содержимое. Маг устало опустил плечи, стирая тыльной стороной ладони кровь с губ.

Тихо шелестел огонь, согревая шатер, но так и не отогрев его окончательно. Холод уже не пробирал до костей, хоть их и сводило всё еще болью и тупой усталостью. Тело требовало отдыха. А разум всё не желал успокаиваться. Рейстлин уставился в пламя, в чьем танце виднелись тревожные и мрачные картины. Тени наполняли шатер. Мрачные мысли, мрачные предчувствия и усталость.

Оставалось недолго. Если всё получится, то уже завтра всё будет сделано.

Разве он не должен был ликовать сейчас? Предвкушать?

Но он не чувствовал ничего из того, что ожидал ощутить накануне своего триумфа. Всё, что он ощущал – были смертельная усталость и пустота.

Он скользнул взглядом по книге заклинаний, все так же валявшейся на полу, где он бросил ее с утра. Столько времени потрачено зря. Столько драгоценных часов, которые можно было бы посвятить подготовке. Рейстлин не был настолько глуп, чтобы полагать, что он был и без того готов. Нет, он, конечно, был готов. Годы и годы подготовки, которые вели его именно сюда. Где-то за той старческой усталостью, которую он ощущал сейчас вместо ликования и торжества, ровным пламенем горела уверенность в своих силах. Но он знал, что даже так не стоило пренебрегать любой возможностью подготовки. Ни единая минута не лишняя.

Но он всё так же оставался неподвижно сидеть, вновь уставившись в огонь.

О возвращении Крисании оповестил тихий шорох ткани и легкий запах – свежий, цветочный.

Маджере не обернулся, почувствовав, как качнулась койка под ее весом. Краем глаза уловил ее движение – белая невесомая ткань и темные, струившиеся по спине волосы, бледные тонкие руки. Не хотелось приглядываться. Не хотелось видеть.

Огонь искрил. Подумалось, что стоило бы подбросить хвороста.

Голос Крисании звучал непривычно неуверенно в полумраке. Рейстлин растянул губы в улыбке, расслышав легкий вздох и дрожь в ее словах. Стоило закрыть глаза и прислушаться к ее учащенному дыханию. «Что это, праведная дочь Паладайна? Неужели ты, в отличие от меня, чувствуешь близость развязки?»

Она обняла его порывисто и внезапно, обдав своим теплом и мягкостью. Маджере застыл, ощутив вдруг каждую свою выпиравшую косточку, каждый торчащий позвонок, каждый острый угол. Он весь состоял из острых граней и углов. И на миг его удивило, как она не порезалась об него, прижимаясь так тесно. Пламя очага вспыхнула ярче и расплылось. Рейстлин зажмурился, ощутив, как огонь медленно согревал его ее руками. Ароматы трав – нет, не тех, которыми пропитался он сам, не тех ядовитых и горьких, а летних, полных жизни и солнечного света – окутывали его вместе с ее руками. С ее теплом и мягкостью форм. Пальцы жрицы в его волосах – жестких и мертвых как солома. Маджере поддался, позволив притянуть себя ближе, и уткнулся жестким лбом в ее голое плечо. Ее кожа благоухала…

Слова нарушили мягкую тишину. Крисания говорила ровно, спокойно, но сердце ее стучало быстро у Рейстлина под ухом. Он слышал его взволнованное трепыхание, так не сочетавшееся с ее собранным тоном. Но отлично соответствовавшее содержанию ее слов.

«Любовь»… Маджере зажмурился крепче. «Любовь»… Она впервые произнесла это вслух. Признание, словно хрупкий цветок, выросший на мертвой, каменной почве. Тоненький, прозрачный и крохотный цветок, распустившийся вопреки любой непогоды.

И несмотря на всю свою усталость, несмотря на всю ту опустошенность, что он ощущал, маг почувствовал… тень торжества. Вовсе не то ликования, которое он ожидал в преддверии своего триумфа. Но всё же радость. Она любила. Рейстлин вздохнул, слушая ее ускоренное сердцебиение и вдыхая запах ее кожи. «Любит. Или думает, что любит… Но и этого достаточно».

Конечно, любила. Иначе не стала бы сидеть сейчас тут, в темноте, обнимая его… его!.. урода, так, словно на самом деле не замечала его чудовищного уродства. «Любовь слепа, не так ли?» Конечно, любила. Иначе не осталась бы, одна, когда всё войско разбежалось, не осталась бы с ним наедине… Не напросилась бы, не наплевала бы так на свою хваленую гордость. Не стала бы признаваться. Не открыла бы своё закрытое ото всех сердце, твердое, как камень. Гордая, суровая жрица, которая так владела собой… Она не стала бы показывать свою слабость. Не предстала бы так беззащитно перед ним… И что же теперь? Ее пальцы гладили его волосы, ее ладони прижимали его голову к груди. А сама она, потеряв стыд и благодетельность, жалась к нему. Теплая, податливая, мягкая… «Любовь отупляет».

Любовь. Или то, что мы принимаем за нее.

Рейстлин судорожно вздохнул. Запах ее кожи заглушал все остальные ароматы. Он чувствовал, что Крисания своим признанием вложила ему в руки тот трепетный цветок, что вопреки всему вырос и расцвел на черствой почве из гордыни и чувства собственного превосходства. Самоуверенная жрица. Праведная. Эгоцентричная.

И вот он держал этот цветок в своих руках. Тончайшие, прозрачные лепестки, способные порваться от малейшего дуновения ветра… «Но этого достаточно».

Она любила. Он слышал это в стуке ее сердца, он чувствовал это в прикосновении ее пальцев. Она любила. Пусть и не его. Конечно, не его. Как могла она любить его? Жалеть – да. Но любить?.. О, конечно, она любила. Она любила то, что он представлял для нее. Она любила себя на его фоне – себя, светлую, чистую и сильную на фоне его жалкой темноты. Она любила свой героизм. Свою жертвенность. Свой великий поступок! Который она, наконец, смогла совершить. О да, она любила. Давно. Как она и сказала. Еще до того, как они встретились, она уже любила. Любила идею о себе, совершавшей великие деяния во имя своего бога. Идею о своем величии. Идею о том, как она спасет мир. И его. Вот что она любила. Она любила то, что она видела в нем. Себя.

«Но и этого достаточно». Ведь это искренняя любовь. Куда же искреннее… Если этого ее чувства достаточно, чтобы сейчас, в ночи, обнимать его, словно самого желанного из людей. «Если этого самообмана достаточно…» То и врата откроются.

Они не могли не открыться. Ведь ничего иного у него не было.

Сердце заныло. И отчего-то вдруг стало вновь грустно. Не открывая глаз, Рейстлин обнимал ее за теплую талию, ощущая легкую ткань ее сорочки под пальцами, тонкую словно пергамент.

– Любишь? – прошептал он. Тончайшие лепестки невозможного цветка дрожали от его дыхания. А он задал вопрос, который не собирался. – Почему?

«Нет. Нет. Нет. Не так». Не стоило ставить под сомнения ее веру в собственные чувства. Ее вера – это ее главное оружие. Жрица, что верила в свою любовь так же пламенно, как она веровала в своего бога, откроет врата. И неважно, насколько фальшивой была эта любовь. Насколько эгоистичной и лживой она была. Ее веры в нее было достаточно.

А раз этого достаточно Вратам, то и ему тоже. Не так ли?

Он чувствовал, что что-то упустил. Что-то важное и неуловимое. Тот момент, когда она ластилась к нему, светлая и трепещущая, столь податливая и мягкая… Не камень, каким праведная дочь Паладайна представлялась обычно, а живой человек, из плоти и крови. Стоило держать язык за зубами. Или еще лучше: сказать ей то, что она жаждала услышать. Да, конечно, нужно было ответить взаимностью. Признание в любви… Всего лишь слова, но способное заставить чужое сердце биться быстрее. Тоже в своем роде заклятие. Нужно было ответить ей. Не вопросом, пусть и искренним, но заверением в любви, пусть и безосновательным.

Естественно, безосновательным. Какими же еще? Как могли быть слова Рейстлина Маджере о любви быть правдивыми? Он не любил. Он не умел.

Любовь – это слабость. Это то, что сбивает с пути, вышибает почву из-под ног и воздух из груди. Любовь – это нож, который отдаешь в руку другому, чтобы тот мог всадить его тебе в спину. Любовь лишает цели, брони и ясности ума…

Слабость. Глупость. Боль.

Любовь – это то, что рвет душу в клочья. То, что сковывает ужасом и заставляет застыть часами на залитом чужой кровью поле брани, чувствуя, как ты умираешь вместе с тем, кто остался лежать на земле...

Нет. Он не любил. Он не умел. В груди, там, где полагалось быть сердцу, ощутимо зияла дыра. Он чувствовал ее постоянно. Эту болезненную прореху. Этот свой изъян. В нем не было места для любви. И все любовные клятвы из его уст превращались в пустые слова…

Но и это было бы лучше той бессмысленной искренности, до которой он опустился. Тоже слабость. Весь сегодняшний день он проявлял лишь слабость. За которую он других давно бы уже начал презирать. Так и себя он за нее презирал ничуть не меньше.

Солгать. Нужно было просто солгать ей. Сказать ей в мягкой нежной темноте то, что она так хотела услышать. То, во что она так желала поверить. Всего лишь немного сладкой лжи могло бы разжечь пламя ее любви сильнее. Огонь, в котором ковался необходимый ему ключ.

Но он не врал ей.

Не потому что он опасался, что посвящённая могла заметить обман. Рейстлин Маджере умел врать. Да и любовь была лишь рада обманываться… Но он всё же не врал ей. И теперь, лежа в холодной ночной мгле, он чувствовал, что допустил ошибку. Упустил что-то.

Если бы на душе не было и без того как пустынно, то он бы ощутил всю горечь своего промаха. Своей оплошности, из-за которой он мог допустить роковую ошибку и дать пламени ее любви погаснуть…

«Давай спать», сказала она тогда, так буднично, так спокойно. Он молча кивнул, игнорируя тот странный укол сожаления, которым отозвались ее слова. Дел на самом деле было много. Очаг почти погас. Ночная прохлада забиралась под своды шатра и под одеяло. Рейстлин замерзал.

Лежа в темноте, он смотрел в потолок и не видел ничего, лишь тени плясали перед глазами, ночной мрак копошился под сводами шатра. Он отчетливо чувствовал лежавшую рядом жрицу. Не было нужды даже поворачивать голову. Он слышал ее дыхание. Ощущал тепло, исходившее от нее. Чувствовал как шевелилось одеяло, когда она ворочалась. Ему мерещился даже запах ее темных волос, раскинувшихся на тонкой подушке рядом. Стоило всего лишь протянуть руку... коснуться оголенного плеча, что белел в темноте на периферии его зрения. Стоило всего лишь повернуться на бок, к ней. Закрыть глаза и окунуться в аромат ее кожи, исправить свою ошибку...

«Завтра у нас очень много дел», сказала она тогда. И была права. Партия близилась к финалу. Не так, как он планировал, но всё же. Но всё же.

План действия был предельно ясен. Столь же понятный, как ровные линии чернил на карте. Решимость придавала уверенности. Но всё же тревога не покидала его ни на секунду. Она нервной дрожью затаилась на задворках сознания, как шепот, как назойливый голос, как та, что взывала к нему в его самые черные мгновения.

Рейстлин даже удивился, что Она не дала о себе знать тогда, когда он стоял над телом брата. Он не помнил себя более уязвимого, чем в тот момент. Когда ветер хлестал его будто бы по оголенным нервам. Когда он вдруг оказался без кожи. Без силы. Без брата…

Странно, что Она не пришла тогда. Но зато Она пришла сейчас. Стоило лишь темноте опуститься на покрытую кровью землю. Стоило лишь ночи окутать белые стены крепости Заман. Стоило лишь светлой дочери Паладайна ускользнуть в сон. Рейстлин слышал ее тихое дыхание совсем рядом. Крисания спала. Тихо и умиротворенно. Сном праведника. Как ей и полагалось.

Он никогда так не спал. «И это тоже правильно.»

Тьма шептала и пела. Он узнавал эту песню. Старая колыбельная, которую мать пела им с братом… «С братом». Мелодия впивалась бессчетным количеством иголок в душу. Незатейливый мотив заставлял сердце замирать в груди и сжиматься от боли.

– Уйди... – выдохнул Рейстлин, судорожно втягивая сквозь зубы воздух. Колыбельная расплавленным железом обливала сердце. Мягкий голос матери рвал его на части каждой столь знакомой нотой. Мать всегда фальшивила... Но ничего более прекрасного он не слышал никогда.  – Замолчи.

Ответом ему был насмешливый смех. Матери, но и не ее...

no rest for the wicked

Ночь была долгой и не спокойной. Проваливаясь в сон и, вздрагивая, пробуждаясь, Рейстлин то и дело порывался встать и засесть за книги. Но вид спящей рядом жрицы всякий раз заставлял его оставаться на месте. Он не задерживал на ней взор, не смотрел на то, как она стремительно увядала и истлевала у него под боком, однако, непрерывно чувствовал ее присутствие.

Заметив, что Крисания проснулась, он прикрыл глаза, притворяясь спящим.

Утро еще только занималось. Ночная тьма неохотно и лениво рассеивалась, уступая место холодному серому свету утра. Без девушки рядом, меховая подстилка, служившая постелью, показалась Рейстлину непривычно  широкой. А земля, на которой она была расстелена, холоднее обычного.

Рейстлин наблюдал за тем, как посвященная занималась рутинными утренними делами. Выверенными, спокойными движениями. Огонь с треском вспыхнул ярче, стоило ей подбросить ему пищи. Негромко плескалась вода, когда она умывалась. С тихим шорохом гребень расчесывал длинные темные волосы. Бесшумно шевелились губы, когда она молилась. Котелок с водой медленно закипал.

Все эти обычные, повседневные звуки отзывались тревогой где-то под ребрами. Рейстлин, оставался неподвижно лежать, старательно делая вид, что не проснулся, и надеясь, что утренний приступ кашля не выдаст его с потрохами. Он чувствовал, как легкие и горло стягивало привычное ощущение надвигавшейся боли… Воздух, острый, словно лезвие кинжала, царапал глотку при каждом вдохе.

Ночь не принесла ему ни отдыха, ни спокойствия. Мысль о том, чтобы начать новый – решающий! – день, угнетала. И он откладывал это начало, чего никогда не делал. «Слабость. Вновь эта невнятная слабость». Досада на себя вскипела горечью и едким раздражением, разлившимся по венам. Он был так близок! Он был почти у цели! Но не чувствовал ничего, кроме той пустоты, что раздирала душу.

«Дурак». Он раздраженно поднялся, ощутив горький, неприятный, но такой родной запах травяного отвара. Игнорируя головокружение, Рейстлин сел. Несмотря на весело плясавший в очаге огонь, его бил озноб. Молча согревая руки о кружку с кипятком, Маджере мрачно наблюдал за паром, поднимавшимся к потолку.

Надо было скинуть всю эту белиберду. Всю эту шелуху. Слабость, которой он не иначе как заразился от непутевого братца. Да. Именно так. Карамон облажался капитально. Подвел его сверх всех ожиданий. И теперь он сам мучился тем же… Вот кто был виноват. Кто же знал, что от этого простака будет столько проблем? «Спасибо, братик, услужил. Хотел помочь, а вместо этого…» Вместо этого заразил его какой-то безобразной душевной слабостью, словно простудой. И вот он уже, словно дубина-брат, утопал в инфантильных соплях. «Еще поплачься, кретин!»

Рейстлин глотнув отвара, даже не скривившись от его ядовитого вкуса, отставил кружку на стол, и окинул шатер лихорадочно горевшим взглядом.

«Нет уж, братик, я не позволю тебе испортить мне еще и это! Хватит! Хватит тянуть меня с собой в могилу».

Приступ кашля, согнувшего его тощую фигуру, Маджере воспринял почти что с радостью. Знакомая боль злила. Знакомая паника тут же переросла в ярость. Решительность. Он слишком долго цеплялся за любую соломинку, чтобы позволить себе сейчас, в самом конце своего пути, сбить себя с толку.

На периферии зрения мелькало белое одеяние посвященной Паладайна. Рейстлин знал, что нужно было поддержать её. Уверить в правильности ее решения. Подкрепить ее веру, что так понадобится им сегодня. Сегодня им понадобится вся их сила. Следовало вынырнуть из собственных сумрачных мыслей и позволить ей укрепиться в ее светлой уверенности. «В ее любви, жалости и надежде»… Но мысль о том, что в том плачевном состоянии, в котором он находился со вчерашнего дня, жалость Крисании была даже уместной, заставляла Рейстлина скрипеть зубами от досады.

И он ничего не сказал, угрюмо натягивая на себя мантию. Мягкий бархат ощущался наждачной бумагой на коже. Черная ткань поглощала неясный утренний свет, словно черная луна на небосводе. Серебро защитных рун не отливалось ни единым отблеском.

Тьма. Воистину не так он представлял себе день своего неминуемого триумфа. Усилием воли маг заставил себя собраться. Плечи расправились. Позвонок пронзил укол боли. Кости ломило. «От предвкушения».

Голос Крисании раздался в утренней тишине, и Маджере понял, что совершенно зря потратил целую ночь. А ведь мог бы готовиться, привести мысли в порядок, перечитать книги заклинаний… Чтение всегда успокаивало его. Он мог бы всё это время провести с пользой. Был бы он один. «Они все только мешают. Карамон. Крисания… Мать. Какой прок от этой извечной помехи?!»

Он не успел ответить, да и не знал бы что сказать. На языке вертелась лишь неуместная колкость. Одна из тех, что отскакивала от Карамона, словно капли дождя от его шлема. Однако, сейчас Рейстлин подозревал, что говорить с самого утра гадости жрице не стоило. Его и без того не покидало чувство, что он допустил по отношению к ней какую-то значительную ошибку. Упустил что-то… Но что именно, он так и не мог до конца понять.

«Успокойся», – твердил он себе. «Сосредоточься. Возьми себя в руки».

Слова, которые он чаще кидал брату, чем себе самому.

Губы Крисании были мягкими и прохладными, словно лепестки цветка. Она коснулась его внезапно, несмотря на то, что предупредила его о поцелуе. Рейстлин застыл, закрыв глаза. Ее тепло и нежность захлестнули его. Ее отчаянная потребность в этом поцелуе, отозвалась странным, созвучным эхо в его собственной груди. Аромат ее кожи заполнил всё вокруг. Мир сузился до тепла ее поразительно сильных рук. И за эти несколько секунд, которые длился поцелуй, Рейстлин почувствовал, как на него внезапно нахлынуло настоящее спокойствие. Истинная уверенность. Вся та тишина, к которой он обычно приходил, погружаясь в чтение, когда вереницы рун складывались в почти медитативный узор из магических формул и знаков. Он ощутил то же умиротворение всего лишь за время этого краткого, но такого искреннего поцелуя. Ее любовь и ласка будто бы затопили его, успокаивая расшатанные нервы. Сердце испуганно замерло и застучало быстрее в груди.

– Пошли, – хрипло повторил он, не открывая глаза и всё еще ощущая призрачное прикосновение ее губ. И в этот момент он почувствовал то, что ожидал ощутить в этот день – торжество и близость своей победы. Улыбка коснулась его уст. Маг открыл глаза и на короткий миг увидел светлое, обращенное к нему лицо Крисании таким, каким оно было – молодым, пусть и бледным, но решительным и красивым. Спокойная уверенность наполняла его.

Этот поцелуй сказал ему всё, что требовалось. У них всё получится. Они откроют Врата. Ничто не встанет у него на пути. Ничто и никто. И уж, конечно же, не он сам.

– Пойдем, посвященная, – почти нежно проговорил Рейстлин и уверенно взял ее ладонь в свою, чувствуя как еле заметно дрожали ее пальцы. – Надо спешить, пока замок не проснулся от своего похмелья.