Ренессанс пролился на чумные времена дождем света. Наступило время нового великого разума, новых кафедральных соборов, новой Венеры. Венера выходит из раковины кислородной капсулы на берег физрастворного моря, где ее встречают ангелы в белых резиновых перчатках. На груди у нее Y-образный шрам, внутри бьется дизайнерское сердце, а золотые локоны до колен взяты у здорового и счастливого донора. Она богиня Возрождения. Мечта мужчин, избежавших импотенции и все еще способных передернуть, и женщин, сгорающих от желания быть ею. Всепобеждающим воплощением юности и любви она улыбается с черно-белого голографического биллборда, и монохром расцветает сотней драгоценных оттенков, густых, как свежие масляные краски.

От прекрасной родины Роттиссимо Ларго, спасителя человечества, почти ничего не осталось, но он сам творит новый Ренессанс. Именно поэтому на улицах, по которым пережитки прошлой жизни плывут по пояс в поднимающихся от земли химических испарениях, время от времени магией зажигаются огни и начинает звучать музыка.

...на самом деле это больше похоже на пир во время чумы, но знаете ли, кому сейчас вообще есть дело до истории? Среди граффити, большинство из которых - предсмертная летопись, вырастают шатры. Половина из них полосатая, обильно украшенная позолотой, а вторая - пластиково-прозрачная, освещенная изнутри, как маяк для насекомых. В половине показывают заспиртованных многоголовых уродцев и живых мутантов, во второй - проводят бесплатные анализы и тесты. В половине можно поблуждать в лабиринте кривых зеркал, во второй -  смоделировать свое новое тело. Можно узнать свое будущее у гадалки и найти себе донорский орган с полной совместимостью. Можно встретить дьявола в комнате страха и можно вверить себя ангелу в перчатках, с голыми ногами фотомодели.

На этих ярмарках можно увидеть кого угодно, от самого мистера Ларго со старшим сыном и охраной до самого последнего отчаянного отребья, надеющегося выиграть бесплатную операцию в средневековую лотерею. Как и положено концепцией Ренессанса, здесь собираются бок о бок все социальные слои. И всегда за переезжающим с места на место сияющим пиром следуют помойные крысы.

Рэт не помнит своего детства и не знает происхождения. Не в том смысле, что во младенчестве он был подкинут к дверям церкви в радиоактивную грозу, а в том смысле, что он в принципе не помнит ничего, что было раньше года назад. Первое его воспоминание - о том, как он колотится и колотится в крышку гроба. Его похоронили заживо на глубине в шесть футов в настоящем заколоченном гробу. По иронии, именно этот оловянный ящик его и спас: не скинуть тело в канализацию или заброшенный тоннель метро, а похоронить его на кладбище может позволить себе далеко не каждый, а значит, в могиле может найтись что-то ценное. Или, на худой конец, мясо еще не совсем протухло. Ему повезло: его выкопали не каннибалы, которым было бы не важно, мертв он или только почти мертв, а мародеры. Когда он зашевелился, они с испугу едва не добили его лопатой, но, разобравшись, позволили уползти. Первое его прозвище было - Зомби. Теперь он уже поднялся по иерархической лестнице до живого существа.

Тони Желтое Лицо (новую печень ему купить не на что, и жить ему осталось совсем недолго) до того, как начать жить на улице, работал мозгоправом. Он говорит, память рано или поздно вернется сама, так случается при травмах. А Рэт думает, что вовсе не умрет без ее возвращения.

Он тощий, юркий и тихий как мышь, хотя уже почти не заикается. Ярмарки - прекрасное место для поживы, здесь всегда бывает конкуренция, но ему не до неуверенности в себе - надо отдавать фиксированную таксу в общак, иначе просто вышвырнут из нормального района туда, где ядовитый туман по грудь. Картины сладкой жизни, пропагандируемой Генетической Венерой с кончика скальпеля, не затмевают ему взгляд - для этого он уже слишком хорошо знаком с "отстойниками", куда больницы скидывают всё, что не пошло на трансплантацию, подчас требухой, а подчас расплавленной биомассой. Но есть на чумных пирах и кое-что, что заставляет его залипать, едва не разинув рот, и превращаться в еще одного ярмарочного раззяву, обчистить которого одно удовольствие.

Про себя он зовет их Русалками. Они приходят петь на пластиковых, под дерево, мостках. У них голоса, которые не должны принадлежать этому миру: хрустальные и текучие одновременно. Они превращают то, что есть, во что-то другое, и это казалось бы ему великим обманом, если бы не заставляло чувствовать себя... как бы это, чище? Так себе сравнение, если учесть, что Русалки при этом очень ничего, а он в том возрасте, когда даже престарелые шлюхи тридцати лет "сгодятся". Та, что всегда улыбается и осаждает поклонников - это Марни, ее все знают. Та, что с тростью - не от мира сего, что не удивительно, учитывая, что ей не приходится его видеть. В Марни Рэт слегка втрескался, как, впрочем, и весь постоянный мужской состав ярмарок, включая этого стремного пластического хирурга с красным фетишистским чулком на голове. А голос ему больше нравится у второй.

Русалки всегда приходят и уходят вместе. Но сегодня после выступления Марни исчезает, а вторая - Магда, Мэг?.. - уносит платок с выручкой в шатер одна. Это большое искушение, но Рэт слишком благоговеет перед ними, чтобы их чистить. Зато господина в белом пальто и инкрустированном перламутром противогазе он обчистил, а тот, гнида, возьми да обнаружь пропажу прямо здесь. Орет, невзирая на противогаз, как резаный, чтоб его.

Благодать Ренессанса разрушается охраной в кевларовых шлемах; как благопристойный пешеход, Рэт смотрит налево, направо - и ныряет под полосатую ткань шатра.

Обернувшись на звук, слепая "смотрит" прямо на него. Лицо у нее бледное и строгое, и он вдруг жутко робеет.

- Меня здесь нет, - шепчет он. И добавляет, снова начав заикаться. - П-пожалуйста.

В эти невыносимо долгие двадцать секунд Рэт за неимением другого божества молится полупрозрачной шелковой тряпице, небрежно перекинутой через верх ширмы. Тряпица пахнет цветочными духами, дешевыми, но гораздо более легкими, чем феромоны, которыми душатся шлюхи, чтобы перебить вонь улицы. Впрочем, не то чтобы он в этом сильно разбирался. Просто тряпица щемяще напоминает ему о том, что в жизни есть стоящие вещи, до которых он еще не добрался, тогда как голос, приглушенный шлемом, напоминает, что воры, паразиты на теле общества, отправляются на работы по очищению зараженных районов (где издыхают примерно в первый месяц). То, что он несовершеннолетний, никак ему не поможет. Суровые времена - суровые правила, а приютов все равно не хватает.

У него есть вариант, пока охрана точит лясы с Русалкой, вспороть карманным лезвием ткань шатра и дернуть что есть силы, но его накроют в ближайшие десять секунд. Остается только надеяться на чудо.

Тем временем слепая не только не сдает его, но и, судя по стуку, въезжает тростью поперек кевлара фараона. Ее бесстрашие вызывает вспышку восхищенной эйфории, и Рэт с трудом подавляет неконтролируемый порыв гикнуть и присвистнуть. Она произносит волшебное и грозное имя мистера Ларго: кто, наверное, только не пытается им отмазаться, но здесь у охраны есть все основания подвиснуть. Все знают, что мистер Ларго в последнее время не пропускает ярмарок, и присутствует на каждом выступлении Русалок. К счастью, их бронированный друг вдобавок не в курсе, что сегодня слепая вернулась в шатер одна, иначе разговор дальше был бы коротким. 

В воздухе повисает колебание, но, разумеется, этого недостаточно. Марни не предполагается быть глухонемой, и тишина за ширмой фактически сводит на нет весь дерзкий спасательный план. А поскольку Магдалина - точно, Магдалина, что-то библейское про "отереть волосами стопы" (откуда он это знает?), - уже так уверенно поручилась за "подругу", то если они проколются, прилетит и ей. Она ведь стала соучастницей.

Ну ладно Рэт, ему просто деваться было некуда, а она-то что, совсем отмороженная по доброте? Или его заикание давит на жалость как оружие массового поражения? Что-то он раньше такого не замечал - до сих пор только били.

Ладно. Голос у него только начинает ломаться - он все ждет, когда же тот уже доломается до чего-то приличного и перестанет быть провокацией для педерастов. Сейчас первый и единственный раз, когда это может пригодиться. Рэт отчаянно зажмуривается, хватается за тряпицу и представляет черноволосую Марни со смешливой ямочкой на щеке.

- Господа, ну имейте же совесть! - звонко, и, хвала расписному шелку, без запинки на сложной букве "г", доносится из-за перегородки. - У меня здесь никого!

Я доложу обо всем мистеру Ларго, не думаю, что он будет доволен. Я доложу обо всем мистеру Ларго, не думаю, что он будет доволен. Ну давай же, давай, отвали нахрен со своей электрошоковой сетью.

- Хорошо, мадам, - спустя тяжелую паузу сдается фараон. - Но вы обязаны сообщить, если, м, - он хочет сказать "увидите", но вовремя удерживается, - обратите внимание на кого-то подозрительного. Сегодня они воруют в толпе, а завтра подстерегут девушку по дороге домой.

Рэт за ширмой закатывает глаза так сильно, что может разглядеть вешалки с блестящими сценическими платьями позади себя. Когда тяжелая поступь наконец затихает за пологом, он благоговейно стягивает тряпицу с деревянной рамы и быстрым вороватым движением прячет ее за пазуху. Он не знает, кому именно из Русалок она принадлежит, но это и не так важно.

- Надо сваливать! - шепчет он слепой, выскакивая чертом из табакерки. Он все еще немного ее побаивается, уж слишком она со своей тростью строга, но здесь уже не до пиетета. - Кто-нибудь капнет, что Марни ушла, они вернутся и будут тебя дрючить. Может, даже загребут. Идем со мной, выберемся отсюда, потом сможешь сказать, что я тебе угрожал и принудил. Или Марни все разрулит, ей верят, даже когда она гонит п-пургу.

Если бы Магдалина видела его сорок килограммов, все ушедшие в неумолимо вытягивающийся рост, при словах "угрожал или принудил" он, вероятно, имел бы удовольствие услышать, как она смеется.

- Идем, - с лихорадочной уверенностью повторяет он. - Я знаю все пути.

Довершая вред, который он только мог нанести, вломившись в этот священный и загадочный шатер (в приглушенном свете, разложенных перед трюмо кисточках и красках и прочих девичьих принадлежностях мистики больше, чем в трехголовых младенцах и хрстальных шарах с голограммой), Рэт взрезает жесткий полог c противоположной от входа стороны. Взяв Мэг за локоть, он тянет ее наружу, а снаружи пестрый поток толпы, осчастливленной и разоренной, валит к выходу обратно в черную больную реальность. "А куда Марни-то делась?", - хочет спросить он, но, прежде чем ему представляется возможность сделать это, ответ приходит извне.

- Видали, на каком лимузине эта певичка отъехала? - смеется кто-то визгливо. - Мистер Ларго всегда был падок на лирическое сопрано...

Отредактировано Graverobber (09-03-2020 11:43:16)

Рэт понимает, что она имеет в виду. Не только то, что она не видит и не может ориентироваться в пространстве, но и то, что…

- Задержать слепую певичку! – рявкает сзади давешний фараон, тот, у которого радиация сожрала зачатки музыкального слуха.

Если сам Рэт может затеряться в толпе с легкостью, и никто никогда и не вспомнит его лица – было бы что там вспоминать – то как выглядит Русалка, знают все. И в общем-то, после таких сенсационных слухов он вполне мог бы оставить ее здесь и дернуть что есть сил: если у Марни теперь такой покровитель, то ее подругу выпустят откуда угодно по щелчку с глубочайшими извинениями, кого бы там она ни покрывала.

Но только Рэт не верит Ротти Ларго и в волшебство, которое он творит. И даже не потому, что втрескался в Марни и сейчас чувствует себя преданным наравне с… нет, наверное, все же немного меньше, чем Магдалина. Он не верит Ротти потому, что весь год своей сознательной жизни прожил на изнанке города, и потому, что не далее как сегодня утром видел, как Луиджи Ларго выпустил кишки пестроухому щенку, которого ему подарили на ярмарке. Кровь смывали шлангом в канализационную решетку в метре от чана с карамельными яблоками, и это выглядело так обыденно, что любому стало бы ясно: такой шланг у GenCo есть на все случаи жизни.

Нет, он не оставит им Русалку. Напортачил с ее шатром он знатно, но здесь – улица, он в своей стихии, и у них есть пусть небольшая, но фора.

- Ерунда, - говорит он ей на ухо, крепче сжимая ее руку. Он ускоряет шаг, но на бег переходить нельзя. – Тут всё нас прячет. Считай, мы в лоскутном одеяле из людей. Знаешь страшилку про Лоскутного Человека, к-который разваливался от гангрены и шил себе новую кожу из украденных детей? Так вот, у нас даже п-поприятнее. Направо! Вот здесь Безумный Джек рисует со всех шаржи в виде мышечных систем, очень популярно среди мужиков старше сорока, понятия не имею, почему. На десять часов – лотерея, чувствуешь, как тесно и воняет? Почек не осталось, последние мелочи доразыгрывают. Тебе как, не нужен пакет физраствора?.. Аккуратно, капельница!

Он подхватывает с рекламного стенда алую маску-забрало, какие носят джентерны, и на ходу помогает Мэг ее надеть, пока кто-то из добросовестных граждан не начал вопить дурниной.

Свернуть, свернуть, свернуть. Они выливаются из основного потока, который точно будут проверять на выходе, в поток поменьше, но плотнее из-за узости прохода между рядами шатров. Он не ведет ни к одному из выходов, здесь просто ошивается сброд, жаждущий урвать хоть какой-то халявы. Растрещавшись до исчезновения заикания, Рэт пересказывает слепой ровным счетом все, что видит, невзирая на то, что сзади толпу продолжают рассекать черные бронированные волнорезы. Они огибают мима, кислородные капсулы, шпагоглотателя, пирамиду из цветных линз на пластиковых глазных яблоках…

Калейдоскоп Ренессанса пересыпается. Позади вспыхивают очаги криков и давки, все более беспорядочные и хаотичные, и это доставляет ему ни с чем не сравнимое удовольствие.

- …Ты что, спалился, мудацкая землеройка? – по-змеиному шипит Вайпер под пологом невзрачной палатки в тени нависающей многоэтажки.

Вместо волос у него синюшно-бледная чешуя, вместо век – полупрозрачная пленка, и атавистические жабры на шее раздуваются так, что в них можно просунуть палец (но лучше этого не делать). В его маленькой кунсткамере пахнет формалином и чем-то давно протухшим в огромных мутно-зеленых банках.

- В следующий раз поболтаем, Вайпер, ага? – почти беззаботно откликается Рэт, сдвигая стеллаж, за которым в металлической ограде кусачками прорезана дыра – самая что ни на есть крысиная. – Пригни голову, здесь наш выход.

Запах мочи, стылого застоявшегося воздуха и плотной темноты в узком переулке дышит им в лицо. Это запах свободы. На карте ярмарки это место значится тупиком, но на самом деле там можно попасть в заброшенный двор-колодец, оттуда на соседнюю улицу, а там хоть на обзорную экскурсию на вечерней труповозке отправляйся.

Близко стоящие бетонные стены гасят оставшиеся позади звуки ярмарки. Рэт останавливается, давая Русалке передохнуть от гонки.

- Сейчас пройдем дворами, и все, - пытается приободрить он ее, хотя это явно не «все». – Слушай, он же такой старый и стремный. Ну что за черт.

- Как отбивная с глазками и в пиджаке, - тут же откликается Рэт безо всякого пиетета к спасителю человечества. – Ты когда-нибудь ела отбивную? Она такая сырая и красная. Я однажды видел на вывеске ресторана. Огромный бугристый шмат мяса. Вот он прямо один в один. И ничего я не ревную, - добавляет он, насупившись. – Просто это противно, а в мире и без того достаточно противного.

Он, конечно, врет, но точно не по части противного: оно окружает Магдалину, словно ковер из сточных слизняков, облепивших землю и стены до самого уровня смога. Рэт привык к трущобам, их запахам и выделениям, и давно не обращает на все это внимания, но само присутствие Русалки вдруг с десятикратным увеличением обнажает ему окружающее уродство. Для него она принадлежит к другому миру, тому, который расцвечивает пластиковую бутафорию живодерских ярмарок настоящими огнями и красками. Она должна приходить из настоящего дома в настоящем лесу, из комнаты, увешанной всеми этими таинственными тряпицами и бумажными цветами, и уходить туда же, не касаясь ни грязи, ни сколовшихся жертв неудачной пластики, ни рекламных контрактов. А что? Эта сказка не сопливее той, в которой нации обещают здоровье и благоденствие, зато до сегодняшнего дня она была Рэту гораздо больше по душе.

«Видимо, потому, что до потери памяти ты собирался стать педиком», - гиенит внутренний голос тоном печеночно-недостаточного уличного мозгоправа.

Но теперь всё. Чары рассеялись, предательница Марни продалась, польстившись на лимузин, а Слепую он подставил сам, и в результате она в своем бархатном платье и со своим переливающимся голосом стоит в зассанной подворотне с большими карьерными проблемами за плечами. Последний источник того, что еще не поросло в мировоззрении Рэта цинической коростой, с грохотом забился канализационными отходами.

- Ты извини, что так п-получилось, - убито говорит он, разом растеряв свой азартный кураж обдуривания погони и три четверти апломба. Потянувшись, он помогает ей снять дурацкое красное пластиковое забрало и кидает его в лужу. Оно плывет по мутной поверхности как непотопляемый джентерновский корабль, а голубые глаза Магдалины смотрят прямо и абсолютно равнодушно к этому зрелищу.

Кажется, она тоже расстроилась из-за Марни. А может быть, из-за того, что въехала тростью по фараону при исполнении служебных обязанностей и сбежала, не забрав выручку. Или из-за всего сразу, но ему хотелось бы думать, что из-за Марни, и что хотя бы ее не прельщают люди-отбивные с глазками и кучей денег.

Эх, черт, плата за постой. Вайпер, змеюка подколодная, как пить дать всем сдаст, что он спалился, и теперь его будут бить уже на подходе к ярмаркам. Воистину день судьбоносных финалов надежд. С мудилы в дизайнерском противогазе он вроде бы оттяпал порядочно, но половину надо будет по-братски отдать Магдалине, потому что так правильно, а потом до темноты срочно банкануть где-нибудь еще, чтобы прийти не с пустыми руками. И еще желательно пожрать, а то это карамельное яблоко с утра впрок не пошло…

И еще пальто с мехом леопарда, ага. То-то нам сегодня так везет, почему бы и нет.

Он вздыхает, шмыгает носом – и пытается встряхнуться от кризисных мыслей.

- П-пойдем. Охрана ведь не знает, где ты живешь? Я тебя п-провожу, только скажи примерно, куда надо.

Если мыслить не соплежуйно, а категориями реальности, то вряд ли Русалки живут в лесу (которых в принципе не существует). Скорее всего они все же живут где-то в городе, а городе Рэт знает как свои пять пальцев – может быть, за исключением совсем уж фешенебельных районов, где особняки похожи на фамильные склепы, а фамильные склепы – на особняки, и хрен их там разберешь, не ошибившись дверью. Он знает территории черного рынка, муравейники кондоминиумов, нищебродские районы, где живут только те, кому уже плевать на смертельный химический туман, благопристойные двадцатиэтажные башни на окраине Сити и даже немного прибрежные доки, о которых он на самом деле не хотел бы ничего знать. Где-то во всей этой полупустой паутине наверняка есть богемное гнездо, куда в темноте прикатит на черном чудовище и Марни. Если, конечно, мистер Лимузин прямо сегодня не вознесет ее прямо под гигантский знак GeneCo на центральной башне.