Я ли в Истаре попал в темницу?
Знаешь ли ты: почти невозможно
Было туда за тобой спуститься!

Изнанка великого города света пропахла кровью. Стоило лишь свернуть с белокаменных мостовых, с широких, залитых солнечным светом улиц, украшенных свежими цветами и разноцветными лентами в честь грядущих праздников, и спуститься ниже, в тесные, запутанные лабиринты катакомб и темниц под Истаром.

Изнанка города света, расположенная под величественным храмом, сияющими белоснежными башнями вздымавшегося в небеса, была полной его противоположностью. Мрачные узкие проходы, змеившиеся, словно прорытые огромными трупными червями в каменной плоти, ветвились, заканчивались внезапными тупиками и железными решетками. Здесь ютились те, кому не было места на белом фасаде праведного города – нищие, преступники и прочие изгои.

Обреченный город предпочитал игнорировать свои язвы. Надрывы на собственной светлой кожи. Загоняя все, что было неугодно взору, во мрак и под землю.

Факел коптил низкий потолок узкого каменного хода. Истертые ступени, ведущие вниз, закончились длинным, уводившим во тьму, коридором. Издали доносились голоса, чьи-то причитания и бормотания молитв. Узники молились под храмом, не видя света дня.

Рейстлин, низко надвинув светлый капюшон богато украшенной мантии, задумался о том, не являлись ли эти молитвы одной из причин надвигавшейся развязки. Уж не прислушались ли боги к голосам этих несчастных, забытых и отверженных, что даже здесь не теряли веры. В то время как над их головами светлый Истар давно уже извратил свою собственную.

Что толку было размышлять о причинах неизбежного? Дни этого города были сочтены. Король-Жрец во всем своем благостным сиянии доживал свои последние дни. Однако, пока он был жив, с ним нужно было считаться. Рейстлина даже забавляло, как Король-Жрец прислушивался к его словам. Дорожил его мнением и советами. Ни один из его советов не мог бы спасти его. Но сам факт…

Сменив привычный черный цвет мантии на белый, Рейстлин и сам стал другим человеком. Отринул свое имя, свое прошлое. На время. Очередной фокус. Очередное фиглярство.

Завоевать доверие Короля-Жреца ничего не стоило. Старый олух цеплялся за любую соломинку. За любой более-менее разумно звучавший голос. Собственное безумие, собственная мания величия, ослепила его. Сделала жалким и слишком самоуверенным. Король-Жрец верил. Он верил в собственную святость. И, как любой маньяк, был падок к лести. Его доверие ничего не стоило. Он готов был прислушаться к любому, кто выскажет хоть что-либо отдаленно созвучное к его мании.

Не было особой чести в том, чтобы быть его советником. Временами, стоя рядом с сияющим троном, Рейстлин не мог сдержать презрительной гримасы. Но никто не смотрел на него, не в силах оторвать взора от Короля-Жреца. «Какой фарс…»

В темницах текла кровь. Горели факелы. Воняло мочой и потом. Мало кто из служителей храма наведывался сюда. Белые мантии быстро пачкались в копоти и грязи. Свои допросы Король-Жрец тоже предпочитал проводить чуть выше. Он тоже предпочитал не видеть зло, которое так жаждал истребить. «Лицемер», хмыкнул про себя Рейстлин, переступив через лужицу засохшей крови на земле.

Он помнил «разговор» Короля-Жреца с братом. Он был там. Видел, как плеть рассекала спину его близнеца. Слышал вопросы. И ответы Карамона, сквозь стиснутые зубы. Брат всегда умел держать удар. Особенно, когда он это делал ради него.

«Правда ли, что твой брат, черный маг Рейстлин Маджере, проник в Истар, чтобы отыскать и открыть врата Бездны?»

«Нет!»

Упрямый, верный Карамон. Даже если бы он не отпирался, это ничего бы не изменило.

Осталось недолго. Время поджимало. После последнего праздничного дня, когда боги откликнутся в последний и самый роковой раз на зов своего обезумевшего священнослужителя, Врата Истара станут недосягаемы. Нужно было спешить. Крисания томилась в заключении. Не здесь, а в самом сердце храма, но такая же пленница, как и любой из узников темниц. И для того, чтобы вызволить ее, Рейстлину нужен был брат.

Он остановился в тени, глядя на копошившихся по другую сторону железной решетки пленников – бродяг, грабителей, тунеядцев. В полумраке подземелья Карамон не отличался от них ничем – столь же грязный, столь же побитый, столь же поникший. Острый взгляд Рейстлина выцепил свежие ссадины и кровоподтеки, проступившие сквозь рубаху алые разводы – следы от хлыста.

На краткий миг он будто бы наяву услышал свист опускавшейся на его спину плети. Полный боли стон, вырвавшийся из груди брата. Ощущение, будто бы удары сыплются на его собственную спину, вновь пронзило его ледяным холодом. Рейстлин резко выдохнул, отгоняя дурацкие и такие бесполезные мысли.

Не откидывая закрывавший лицо капюшон, он ступил на свет, ближе к решетке. Узники при виде его отшатнулись в глубь камеры. Все, кроме брата, сидевшего к нему спиной. «Кровоточащей, исполосованной спиной... Тоже мне, мученик».

Вонь сырости и немытых человеческих тел делала воздух почти осязаемым. Узники жалобно скулили в темном углу, испугавшись не только стоявшую по другую сторону железной решетки фигуры в белом, но и грозно рычавшего воина в одной с ними камере.

«Сколько ярости, братец, сколько огня…» Тонкие губы скривились в усмешке, невидимой под тенью надвинутого на лицо капюшона. Карамон напоминал запертого в клетке зверя – не только рычанием, но и габаритами. Медведь за решеткой, пойманный, запертый. Полный бессмысленной, животной энергии, которую некуда выплеснуть.

Брат всегда нуждался в наставлениях. В том, кто мог направить его неуемную силу, которой его так щедро и иронично наградила природа. Без указаний, без того, кто способен думать за него, принимать решения, и направлять, Карамон Маджере становился… Рейстлин угрюмо поморщился, вспомнив чем именно становился его брат без должного руководства. Пьяное, опухшее ничтожество, тонувшее в жалости к себе и ощущении собственной ненужности.

При воспоминании об опустившемся, стремительно спивавшемся в родной Утехе близнеце, по венам пробежало болезненное пламя гнева, вспыхнувшее в сердце раздраженным огненным смерчем, на миг отразившимся во взгляде.

«Быть может, тебе здесь самое место, братец, среди таких же провонявших выпивкой и отчаянием бедолаг?» Рейстлин пробежался тонкими пальцами по холодным, потемневшим от грязи и времени прутьям решетки.

Он не испытывал ни капли жалости к отбросам общества. Пьяницы и прочие «страдальцы», которые сами же себя своей слабостью и пагубными решениями доводили до подобного состояния, позволяли себе упасть на самое дно ввиду собственного слабоволия или глупости, вызывали в нем лишь презрение. Маджере считал, что дураки заслуживали своей участи.

Но брат… Как можно было оставлять столь полезное оружие гнить в подземелье? Ведь именно в этом суть, не так ли? В его полезности. Конечно, именно в ней. Именно досада от вида впустую растраченной жизни, от того, как Карамон выжигал гномьим самогоном всё, что было в нем… полезного, именно эта досада горчила на губах, стоило обратить взгляд на Утеху. Раздражение на напрасно растраченный потенциал. На то, что меч ржавел бессмысленно в ножнах. Именно от этого кололо сердце и опаляло грудь гневом. А вовсе не по каким-либо нелепым ностальгическим причинам. И дело было вовсе не в том, что он был его братом… Конечно, нет. Рейстлин качнул головой, согласно кивая своим мыслям.

Несмотря на синяки и ссадины, опухшее лицо и общую потрепанность, выглядел Карамон сейчас лучше, чем последние несколько лет в родной Утехе.

«Семейная жизнь не пошла тебе на пользу», едко подумал Рейстлин, но промолчал. «А вот дорога и даже плен – наоборот. Где бы ты был сейчас, братец, если бы не очередная героическая миссия? Лежал бы пьяный вусмерть в какой-нибудь канаве».

– Сеешь смуту в Истаре, бродяга? – проговорил он, сверкая на брата глазами из-под капюшона. Под низкими каменными сводами его голос прозвучал глухо и незнакомо. – В городе свете ищешь темного мага? – Усмешка проскользнула в тоне краткой солнечной вспышкой. – Совсем с головой не дружишь, да?

Глядя на него, маг невольно вспомнил, как его близнеца тяготила неволя. При всей его ведомости, при всей его необходимости в управлении, невозможность действовать угнетала Карамона. Вот и сейчас, вся его массивная фигура, поднимавшаяся с пола, опираясь ладонью о стену, выражала всем своим видом острое желание ринуться на своего обидчика с кулаками. «Братик, братик, братик. Всё-то ты решаешь кулаками…»

Впрочем, именно на это он и рассчитывал. Карамон был приятно прост в своей предсказуемости. Все его реакции были элементарны и ожидаемы. Не только потому, что Рейстлин знал своего близнеца, как самого себя, но и потому что ход мыслей его брата был банален и легко просчитывался.

Вот, например, если сейчас он поднимет капюшон и позволит свету факела осветить свое лицо, глаза брата сначала удивленно распахнуться от узнавания и удивления, а потом он весь расцветет от радости, став похожим на блаженно-счастливую собаку, дождавшуюся хозяина. А потом он поднимет шум, и все в радиусе ста метров узнают о том, что братья Маджере встретились вновь.

Шума Рейстлину хотелось бы избежать, так что он не спешил раскрывать свою личность. Да и вся эта ситуация его забавляла. Возмущенное выражение лица Карамона, смотревшего на него с неприязнью. «Какая занятная перемена». В кой-то веке не видеть в обращенных на него глазах брата теплую заботу, граничившую с жалостью.